Елена Арсеньева - Звезда Пигаля (Мария Глебова—Семенова)
А Маша готова была схватиться за любую соломинку! На какое-то время такой вот соломинкой ей показался некто Прасолов, известный в Москве до революции прожигатель жизни. В 1912 году он убил в ресторане «Стрельна» свою жену. На процессе прокурором был знаменитый Чебышев, но Прасолова отстоял не менее знаменитый адвокат Кони. Порядочные люди, впрочем, убийце руки не подавали, он получил отказ от всех домов… В том числе и от дома Татьяниных родителей, Востряковых, — убитая жена Прасолова была их свойственницей.
Понятно, что Тане Востряковой было нестерпимо видеть Прасолова. Она попыталась убедить свою хозяйку не принимать его, но Маше, что называется, вожжа под хвост попала. Ей так хотелось вернуть денежки! Таня ушла от нее.
А тут и Прасолов показал себя с самой свинячьей стороны, норовя заключить с Машей брачный договор на самых грабительских и кабальных условиях. Вдобавок родился ребенок… та самая ангельская, светлая шведская душенька…
И тут судьба, видимо, снова смилостивилась над своей бывшей довольно-таки шалой любимицей, потому что совершенно случайно столкнула ее с неким молодым юристом, который согласился взять в свои руки претензии Марьи Михайловны к Шанхайскому банку. Причем он не только взял в руки эти самые претензии, но и добился с ними немалого проку!
В эти же годы в Висбадене жила некая весьма знатная русская дама — княгиня Софья Николаевна Нахичеванская. Супруг ее, генерал, хан Нахичеванский, погиб еще в начале революции, муж дочери, князь Керим Эриванский, был ординарцем великого князя Михаила Александровича и тоже сгинул без следа. Единственной радостью Софьи Николаевны был младший сын Юрий — невысокий, но очень красивый молодой человек, чем-то напоминавший типом лица Наполеона Бонапарта. Юрий некогда учился в Пажеском корпусе и, объективно говоря, представлял собой тип избалованного маменькиного сынка со всеми вытекающими из этого недостатками. Однако революция заставила его взяться за ум и обеспокоиться. В эмиграции Нахичеванские, конечно, бедствовали, но не до такой степени, как многие другие их соотечественники. Софья Николаевна вполне удовлетворительно жила в Висбадене, а Юрий учился в Сорбонне, на факультете юриспруденции, и одновременно пытался найти себе практику. Матушка молилась, чтобы ее сыну повезло, чтобы он нашел себе не только практику, но и богатую невесту: желательно, конечно, француженку. У русских-то теперь ничего нет, кроме титулов, а у них с Юрочкой титулования хватит на целое семейство французских нуворишей!
Софья Николаевна довольно часто обсуждала свои матримониальные планы, касаемые сына, со знакомыми дамами. И даже порою изрядно им надоедала своей болтовней. И вдруг замолчала, как воды в рот набрала! А когда приятельницы сами начинали задавать ей о Юрочке вопросы, отмалчивалась с самым обескураженным видом. Что же произошло? И вот вдруг прошел слух, будто Юрий Нахичеванский женился в Париже на какой-то «богатой казачке», взялся за ум, стал добродетельным семьянином и погрузился в коммерческие дела.
Богатая казачка рядом с нищающим ханом Нахичеванским… Это был мезальянс в духе того времени. Стиснув зубы, Софья Николаевна тронулась в Париж — посмотреть невестку.
Бог весть, конечно, кого она ожидала увидеть! Однако перед ней предстала милая, скромная, русоволосая женщина лет двадцати пяти — двадцати восьми по имени Марья Михайловна Глебова. Не сразу, не вдруг Софья Николаевна узнала о предыдущем муже своей внезапно образовавшейся снохи, а также о ее баснословном состоянии, оставшемся в подвалах Шанхайского банка. Правда, богатства были выручены еще не все, но те, что вернуть удалось (а суммы были такие, которые многим и во сне не снились!), Юрий вполне удачно пустил в дело: он покупал и продавал недвижимость в Германии и Франции — короче, спекулировал. Поглощенный этими делами, он не часто бывал дома, однако с женой у них была, судя по всему, полная гармония.
Чего не скажешь об отношении к жене сына Софьи Николаевны… Княгиня терпела ее как неизбежное зло. Да кто она такая, новоиспеченная княгиня Нахичеванская? Особа низкого происхождения, с бурным прошлым, с ребенком, прижитым невесть от кого (у Маши рос сын шведа Аллана), с унылой, злоехидной компаньонкой (Таня Вострякова вернулась к прежней хозяйке)… Кроме того, у нее явно были свои денежные интересы, и Софья Николаевна не удивилась бы, если бы узнала, что сноха и сама вкладывает деньги в какую-то собственность!
Софья Николаевна умерла бы от изумления и возмущения, узнав, что не ошибается. Сноха, которой с трудом удалось урвать у чрезмерно внимательного и заботливого супруга часть ее кровных денежек, купила в Пигале кабачок на подставное лицо — того самого вышеупомянутого Тархана! И порою, когда ей удавалось ускользнуть от бдительного ока мужа и свекрови, Маша снова становилась самой собой — вспоминала в собственном кабачке свое незабываемое прошлое, связанное с именем лихого, удалого атамана, который ныне влачил существование где-то в эмиграции, в Китае или в Японии… Главное, чтобы жив был!
Маша была дама благодарная и никогда не уставала ставить свечки и заказывать в русской церкви на рю Дарю молебны во здравие незабвенного атамана. Как-то раз — осенью 1923 года — газеты зашумели о землетрясении в Японии. Проскользнула заметка, что в нем-де погиб известный атаман Семенов. Маша точила слезы, оделась в траур и даже в Пигале не показывалась! Однако случилось так, что у Нахичеванских оказался знакомый в Токио — бывший советник русского посольства. Так вот он прислал письмо, в котором говорилось, что слух тот неверен, что Семенов жив!
Когда содержание письма стало известно, Маша широко перекрестилась:
— Слава те, Господи! Ведь на его деньги живем!
— Mon Dieu! Qu'est-ce qu'elle dit![5] — возмущенно прошипела старая княгиня, чрезвычайно скандализованная. Но Маша только махнула на нее своей беленькой ручкой и заговорщически покосилась на Таню. И верная компаньонка, дуэнья по совместительству, поняла, что в ближайший вечерок, лишь только князь Нахичеванский отбудет по делам, они с молодой княгиней ринутся на заветный угол Пигаль и Фонтэн — выпить беленькой за здоровье атамана и его неиссякаемое — какое счастье! — золото. И по новой. И еще раз!
Ах, шарабан мой, американка…
Примечания
1
Чезаре Ломброзо — итальянский психиатр и криминалист XIX в., выдвинувший теорию определения черт характера человека (в том числе криминальных наклонностей) по строению черепа.
2
Дацан — буддийский монастырь.
3
