Рут Оуэн - Дочь игрока
Глаза Квина потемнели и стали мрачными, как штормовое море.
– Тревелины никогда не отличались ангельским характером, но нынешний лорд – худший из всех. Шахтеры прозвали его Черным Графом, хотя можно лишь гадать, что они имеют в виду – его волосы или душу. Если существует дьявол в человеческом обличье, то это граф Тревелин. – Квин энергично помотал головой, словно желая избавиться от преследовавшего его ужасного образа. – Граф, конечно, ужасный человек, это бесспорно. Но у него есть одно полезное для нас качество. Он мало бывает в своем корнуолльском поместье, в Рейвенсхолде. Любит большие города, яркие огни Лондона или Парижа. Говорят, что его не смогли отвлечь от э… приятного времяпрепровождения даже известием о болезни и смерти жены, если ты понимаешь, что я имею в виду.
Рина прекрасно поняла, что имел в виду Квин. В детстве она слишком часто встречала кареты самовлюбленных, пресыщенных удовольствиями аристократов, которые проводили дни в своих красивых домах, а ночи посвящали всем видам разврата и кутежам. Рина видела, как такие люди ставят на кон целые состояния, играя в карты, а потом избивают до бесчувствия уличного попрошайку за то, что тот осмелился попросить у них пенни. Она видела молодых женщин, их бывших любовниц, которых они выбрасывали на улицу, точно измятый галстук или грязный носовой платок.
Нет, Рина не жаловала аристократов, более того, она даже признавала, что испытывает сильное искушение воспользоваться случаем и отомстить одному из подобных негодяев за все зло, которое он причинил слабым и обездоленным. Но такая авантюра – не в ее характере. Рина отрицательно покачала головой и закрыла медальон.
– Я хотела бы помочь вам, мистер Квин, поверьте, но… Мне это просто не по силам. Возможно, вам удастся найти другую рыжую девушку.
– Да, возможно, – кивнул Квин, но в его голосе не было уверенности. – Возможно. Но скажу тебе правду, детка. Червонная королева попадается редко. Ты была моей самой большой надеждой. И думаю, последней. – Он подошел к вешалке. Пошарив в карманах своего пальто, выудил небольшой кошелек. – Играешь ты со мной или нет, но ты – дочка Дэна, и я позабочусь, чтобы с тобой ничего не случилось. На эти деньги ты доберешься до Дублина, там найдешь одного моего друга. Он тебя примет, не задавая вопросов. И под новым именем пристроит шляпницей или портнихой. А потом тебе, возможно, удастся наладить отношения с дедом.
«Пусть меня лучше повесят!» – мысленно воскликнула Рина. Дед отвернулся от ее матери, обрекая на смерть также верно, как если бы сам вколачивал гвозди в ее гроб.
Вспомнив об Альберте, она крепко сжала медальон. Это несправедливо… Хотя на нее напали, ей все же придется расплачиваться за содеянное всю оставшуюся жизнь. По-видимому, богатые и сильные всегда в конце концов побеждают. Как мачеха. Как ее дед.
Как Тревелин.
Девушку охватил гнев. Конечно же, она прекрасно понимала, что допустит непростительную ошибку, если отправится к графу, понимала, что ей следует принять предложение Квина и укрыться у его друга в Дублине.
Если бы ее мать поступала разумно, она никогда бы не сбежала с Дэниелом Мерфи. А если бы он, ее отец, избегал опасностей, то не сделал бы предложение Кейти Пул и ему не пришлось бы бежать из страны ради женщины, которую он любил. Правда, однако, заключалась в том, что в жилах Рины текла кровь игроков, кровь, унаследованная от родителей. И Рина вдруг поняла: мысль о том, что она могла бы перехитрить бессердечного графа и его эгоистичное семейство, могла бы победить их, кажется ей заманчивой.
Они прижала к груди медальон. «Прости меня, Пруденс. Я ненадолго позаимствую твое имя, обещаю».
– Ну если мне все равно придется изменить имя, то я могу с таким же успехом назваться Уинтроп.
Глава 4
– Морской ветер! – воскликнул мистер Бенджамин Черри, высовываясь из окна кареты и вдыхая полной грудью свежий напоенный йодом воздух.
Внизу, у северо-западного побережья Корнуолла, сверкал алмазными брызгами океан, кипел белой пеной у подножия серых утесов. Над берегом с жалобными криками носились чайки, ожидавшие возвращения рыбацких лодок с ежедневным уловом. Мистер Черри удовлетворенно вздохнул и откинулся на подушки. Щеки мистера Черри – в полном соответствии с именем[2] – были круглыми и красными.
– Как замечательно, верно?! – воскликнул он, обращаясь к двум своим спутницам. – Клянусь, если бы я не решил в юности заняться юриспруденцией, то с радостью провел бы несколько лет на королевском фрегате, был бы гардемарином. Верно, матушка? – Он повернулся к сидевшей рядом даме.
Мать мистера Черри с ног до головы закуталась в одеяла и шали, так что видны были лишь маленькие глазки да высохшие тонкие губы.
– Хм… – фыркнула она. – Ты бы там умер от холода и сырости. Или утонул, это уж точно.
Жизнерадостная улыбка мистера Черри мгновенно померкла. Но он тотчас же снова ослепительно улыбнулся, обращаясь к молодой женщине, сидевшей напротив:
– А вы?.. Вы любите море, мисс Уинтроп? Мисс Уинтроп…
Сабрина вздрогнула, сообразив наконец, что обращаются к ней. Она еще не привыкла к своему новому имени даже после долгих репетиций с Квином.
– Простите, сэр. Кажется, я немного задумалась.
– Прекрасно вас понимаю, – кивнул поверенный. – Вы, конечно же, думали о предстоящей встрече с бабушкой и кузиной. Ведь вам столько пришлось пережить! Клянусь, я бы на вашем месте просто забыл собственное имя.
– Вы знаете обо мне далеко не все, – потупившись, пробормотала Рина.
Она в растерянности теребила один из многочисленных атласных бантиков, украшавших ее юбку. Квин купил ей несколько новых платьев и настоял, чтобы все они были украшены «эдакими бантиками, бисером и оборочками, чтобы показать, что ты можешь позволить себе сорить деньгами». Самой Рине не нравились эти шелковые и атласные дополнения к нарядам, но она не возражала.
Не прошло и месяца с тех пор, как Квин тайком вывез Рину из Лондона и поселил в маленьком домике в безлюдной местности на границе с Уэльсом. Несколько недель он подробно рассказывал ей о жизни «воскресшей» Пруденс – это были рассказы о ее чудесном спасении ирландскими миссионерами, направлявшимися в Африку, рассказы о смерти ее приемного отца, о возвращении с приемной матерью в Дублин, где женщина на смертном одре призналась, что она вовсе не мать Пруденс. Умирающая просила девушку, чтобы та отыскала своих родственников.
По мнению Рины, история Квина была самой нелепой из всех, когда-либо ею слышанных. Она так прямо и сказала: мол, ни один человек, обладающий хоть каплей здравого смысла, ей не поверит. Но Квин с хитроватой улыбкой возразил:
