Александра Соколова - Царский каприз
Все внимательно слушали рассказ молодого графа, и когда он кончил, раздался взрыв восторженных аплодисментов.
Оживленно аплодировал даже Пестель со своим холодным, мертвенно-бледным лицом.
— Ой, батюшки, умру! — застонал Борегар, в порыве восторга тиская молоденького графа в своих могучих объятиях. — Что эта твоя тетушка, замужняя или вдова?
— Старая дева! — смеясь ответил Тандрен, с трудом освобождаясь из его могучих объятий.
— А она за меня замуж не пойдет? — продолжал Борегар среди громкого и веселого смеха товарищей. — Я в нее влюблен после твоего рассказа. Понимаешь ли ты, без ума влюблен!.. Никогда еще ни одна женщина так не увлекала меня даже лично, а уж о заочном увлечении и говорить нечего!.. А ведь этой твоей дивной тетушки я никогда не видел!
— Да, редкий экземпляр настоящего старого барства! — тихонько, как бы про себя проговорил Пестель.
Как раз в момент произнесения этих слов вошел красивый гвардеец в адъютантской форме. Все приветливо протянули ему руки.
— Откуда и с какими новостями? — своим голосом стентора грянул Борегар.
— От великого князя, конечно, а вестей особенно радостных нет никаких. Наследнику хуже, и «наш» ходит, как в воду опущенный. Ей Богу, я не на шутку думаю, что, случись что-нибудь с маленьким наследником, наш великий князь Михаил Павлович не переживет!..
— Да разве так плохо? — раздалось несколько тревожных голосов.
— Да, неутешительно!.. Жар страшный и беспамятство полное… Не везет бедному государю! — вздохнул пришедший, который был не кто иной, как личный адъютант великого князя Михаила Павловича барон Остен-Сакен.
Пестель осторожно встал с места и вышел. Сочувствовать Пестель не мог, а в то же время он был слишком добр и справедлив для того, чтобы открыто радоваться смертельной болезни царственного ребенка, еще никогда никому не сделавшего ни малейшего зла.
— Скажи, пожалуйста, ты ничего не знаешь относительно нашего Несвицкого? — слегка прищуривая свои красивые глаза, спросил Черневинский.
Барон слегка замялся и затем уклончиво ответил:
— Я сейчас видел его!
— Где это?
— Я был у него.
— Ты? У Несвицкого? Что это тебе вздумалось? Вы, кажется, вовсе не так хорошо знакомы!
— Даже вовсе незнакомы! Я был у него по делам службы.
— Какой службы? — удивился Борегар. — С которых это пор Несвицкий к штату великого князя причислен?..
— Он вовсе не причислен и, наверное, никогда причислен не будет, а его высочество приказал мне передать Несвицкому приказ явиться к нему завтра к одиннадцати часам утра.
— Что такое? Какое-нибудь почетное поручение, что ли?
— И везет же этому Несвицкому, право! Ведь ничего в нем особенного нет, а всюду он пролезть сумел и всюду его отличат! — заметил Ржевский.
— Эк тебя разбирает-то! — рассмеялся Борегар. — Ты прежде толком расспроси барона; может быть, уж вовсе не так почетно и радостно то дело, ради которого вызывают князя Алексея?
— Я равно ничего не знаю, — уклонился от расспросов Остен-Сакен. — Что мне велено было передать, то я передал, а остальное до меня не касается!..
— Дипломат придворный… иезуитская косточка! — добродушно рассмеялся Борегар, подмигивая адъютанту. — Так мы тебе и поверили, что ты ничего не знаешь!..
— Не верьте, пожалуй! — согласился барон. — Вашей веры я не требую, а вот завтрак так потребую, ежели у вас тут сносно кормят.
— Для вашего баронского сиятельства особливо постараемся, — сошкольничал общий любимец Тандрен, который чуть ли не один из всех поручиков гвардии пользовался правом быть на «ты» почти со всеми штаб-офицерами.
Был затребован самый полный прейскурант всего, что имелось в буфетах офицерского собрания, сделан строгий выбор, и менее часа спустя шла уже в полном разгаре оживленная беседа за роскошно сервированным завтраком.
IV
АУДИЕНЦИЯ
На другой день, ровно в одиннадцать часов утра, в приемную великого князя Михаила Павловича не совсем твердым шагом входил князь Несвицкий, по всей строгости установленной формы затянутый в парадный мундир с коротенькими фалдочками и ярко-красными отворотами на груди.
Великий князь еще не выходил, но в приемной уже начинал понемногу набираться народ.
На приеме у Михаила Павловича всегда бывало много посетителей. Он любил вызвать к себе для личной отдачи особых приказаний и еще более для личного распекания за замеченные упущения по службе.
Тут были и старые заслуженные генералы, и молоденькие проштрафившиеся офицерики, и два каких-то статских, особенно трусливо озиравшихся по сторонам, и два или три армейских офицера, ожидавших выхода великого князя с тем же убежденным трепетом, с каким проникнутые учением талмуда евреи ожидают пришествия своего Мессии. Тут же, то появляясь, то опять исчезая во внутренних покоях, мелькали щегольские мундиры адъютантов великого князя, державшихся с тем уверенным, слегка заносчивым равнодушием, которому завидовали все остальные.
Но вот из кабинета великого князя раздался громкий и пронзительный звонок. В ответ на него через приемный зал торопливо пробежал один из адъютантов, в то время как другой приготовился отбирать прошения.
— Ротмистр, вы видели сегодня великого князя? — спросил старый, увешанный орденами генерал, обращаясь к адъютанту.
— Видел, ваше превосходительство! — почтительно ответил последний.
— Ну, что он? Как?
Адъютант махнул рукой и произнес:
— Туча тучей! То есть в таком расположении духа я его еще никогда не видел, а при нем уж пятый год состою.
— Ну, пронеси, Господи! — улыбнулся генерал, которому, очевидно, нечего было бояться.
Зато Несвицкий, стоявший в стороне, заметно вздрогнул и, наверное, перекрестился бы, если бы это можно было сделать незаметно.
— Он скоро выйдет? — продолжал генерал.
— Вероятно, сейчас, если не будет дано особо, экстренных аудиенций! — ответил адъютант.
Не успел он выговорить эти слова, как дверь приемной торопливо отворилась и на пороге показался другой адъютант.
— Штабс-капитан Преображенского полка, князь Несвицкий, пожалуйте к великому князю! — громко, как герольд, прокричал он.
Несвицкий, заметно побледневший, двинулся по направлению к кабинету великого князя, сопровождаемый любопытными взглядами присутствующих.
Непосвященные в порядки великокняжеских приемов позавидовали молодому, красивому офицеру, те же, кто был хорошо знаком с придворным обиходом вообще и с привычками великого князя Михаила Павловича в особенности, многозначительно покачали головами. Они хорошо знали, что молодой офицер мог пройти по особому вызову впереди старых ветеранов только в таком исключительном случае, когда на его долю выпадали особенно строгий и неумолимый выговор или образцовое взыскание.