Елена Арсеньева - Одна любовь на двоих
– Не узнал, Петр Иваныч? — ухмыльнулась невзрачная женщина с неприятным лицом и в затрапезной одежде, стоявшая поодаль, по виду ключница. — Это утопленница наша ожившая.
«Вот он, нынешний хозяин Перепечина! — подумала Ульяша. — Это к нему я ехала! Я с ним хотела поговорить. Да разве мыслимо сейчас тот разговор затевать, когда я в этаком виде! Нет, буду молчать про себя, елико возможно».
Глаза Петра скользнули по Ульяше, потом поднялись выше, как будто он хотел разглядеть что-то на втором ярусе дома, потом вновь опустились к ней с тем же выражением недоумения.
Ульяша тоже посмотрела наверх. Из окна над ее головой высовывался еще один молодой мужчина — светловолосый, разлохмаченный, очень встревоженный. Отчего-то, встретившись с ней взглядом, он покраснел, и Ульяша торопливо отвела от него глаза, ибо и ее тоже бросило в краску.
– Что это значит, спрашиваю? — повторил Петр.
– Это моя лошадь, — сказала она, не переставая прижиматься щекой к морде Волжанки. — И двуколка моя.
– А может, это тоже дело ваших рук? — спросил Петр и посторонился. И Ульяша только теперь увидела мужское тело, привязанное вожжами к остаткам двуколки. Живого места на теле не было, и лежало оно так неподвижно, неестественно-неподвижно, что Ульяша поняла: человек мертв.
Она вскрикнула, зажмурилась…
– Кто это? — спросил Петр. — Вы его знаете?
Она молчала, не в силах слова молвить. Подозрения роились самые страшные, но оба боялись дать им волю.
– Откройте глаза! — властно сказал Петр. — А ну, поверните его!
Ульяша нехотя перестала жмуриться и увидела, как подбежали мужики и повернули избитое тело вверх лицом.
В горле у нее пересохло.
Да… она угадала… Это Ерофей!
Какая страшная смерть!
– Знаете его? — настойчиво спросил Петр.
– Знаю, — тяжело кивнула Ульяша. — Это Ерофей, кучер из Щеглов. Я тоже оттуда. Нынче утром мы вместе… нет, вчера утром мы с ним выехали… лошадь понесла. Должно быть, он пытался ее остановить, но запутался в вожжах.
– А почему она понесла? — подозрительно спросил Петр. — Взбесилась, что ли? Тогда ее надо пристрелить!
– Ах нет! — закричала Ульяша. — Волжанка понесла потому, что Ерофей ее избивал! Он жестокий человек, да еще был с перепою… Он и на меня покушался, да я так его толкнула, что…
Она умолкла, потому что стыдно было вспомнить, как Ерофей лапал ее.
– Толкнула? — переспросил Петр понимающе. — Всего-навсего? А отчего же у него голова пробита? Не ты ли, красавица, его пристукнула? — Он внезапно перешел на «ты» и не обратил ни малейшего внимания на возмущенный Ульяшин взгляд. — А теперь врешь тут, следы запутываешь… Верно, Ефимьевна? — обернулся он к неприятной женщине, которая так и сверлила Ульяшу взглядом.
– Верно, барин! — кивнула та истово. — А ты, девка, посуди, как тебе верить? Сама ты кто такая? Не знаю я средь щегловской дворни этакой вертихвостки!
– Никакая я не вертихвостка! — запальчиво воскликнула Ульяша, от обиды забыв о своем решении не называть себя. — И я не из дворни. Я приемная дочь госпожи Чудиновой. Меня Ульяной зовут, Ульяной Елизаровой. Мы вчера только приехали в Щеглы из Чудинова с матушкой и няней. Первый раз выехали после смерти Александра Никитича, господина Чудинова.
Во дворе появилось новое лицо — приземистый мужик, одетый, впрочем, в добротную рубаху и штаны, пришедший не босой и распояскою, как прочие мужики, а подобранный и в сапогах. Картуз его был новехонек, и Ульяша подумала, что это, наверное, здешний управляющий. У них в Чудинове управляющий, выслужившийся из крестьян, одевался именно таким образом.
– А ты, должно быть, та самая девица, которую Наталья Павловна сызмальства при себе держала?
Ульяша кивнула настороженно. Говорил человек добродушно, это верно, однако отчего-то ей было не по себе.
– Да, это я…
– А чем же тебе кучер не по нраву пришелся? Тебе кого, лакея подавай? Барского камердинера аль писаря?
Ульяша изумленно хлопнула глазами.
– Ты что, Семен, такое несешь? — удивился и Петр. — Какая же барышня станет с кучером или с лакеем якшаться?
– Да какая она барышня! — пренебрежительно воскликнул Семен. — Вы на нее посмотрите, господин Петр Иваныч! Разве порядочная барышня станет в таком виде среди мужиков бегать?
Ульяша почувствовала, как вспыхнули щеки. Она и забыла, что выскочила в одной рубахе.
– Ах, но ведь не во что мне было одеться больше! — попыталась она оправдаться. — Платья своего я не нашла, а тут, вижу, Волжанку хлещут…
– Да порядочная барышня, коли она истинная, а не лживая, в первую голову о том подумает, как себя соблюсти! О приличии девичьем позаботится, а не о лошади! — вступила в разговор Ефимьевна. — Возьми хоть Фенечку мою. Да окажись она, к примеру, в бане, да загорись та — она сгореть предпочтет, но телешом или в одной рубахе на люди не выскочит. Но это девица честная так поступит, а не та, которую обгуляли давно, которой нечего терять, как тебе. Не девица ты, я сразу вижу!
– Это как же? — безмерно изумившись этим нелепым, облыжным обвинениям, пролепетала Ульяна. — Это почему же?!
– Да так же! — хмыкнула Ефимьевна. — Смотрю я на твою рубаху и вижу, что девство ты давным-давно потеряла.
Немедленно все, кто находился во дворе, уставились на Ульянину рубаху. Ну, рубаха как рубаха, холщовая, плотная, длинная, с длинными рукавами, она надежно прикрывала тело и смотрелась столь же целомудренно, как любая другая девичья одежда. Только двое из присутствующих поняли намек Ефимьевны. Один из них нахмурился, другой ухмыльнулся, однако оба промолчали — прежде всего потому, что Ульяна отчаянно вскричала:
– Да что вы такое говорите?! Стыда у вас нет! Коли мне не верите, пошлите в Щеглы и спросите про меня у барыни! А лучше отдайте мою лошадь, я уеду! Только… только помогите, прошу, отвязать этого несчастного!
Она с ужасом покосилась на изуродованный труп Ерофея.
– Твою лошадь тебе отдать? — насмешливо спросил Семен. — Да у тебя ничего своего нет. Ты ни в Щеглах, ни в Чудинове никакая не хозяйка, а всего лишь девка крепостная, Ульянка Елизарова! Которую господин Чудинов, твой прежний хозяин, у нашего покойного барина, господина Перепечина, в карты выиграл! — выкрикнул он, и все вокруг так и ахнули…
* * *За двенадцать лет до описываемых событий жарким летним вечером в избе перепечинского крестьянина Григория Елизарова собралась за ужином семья. Хоть все недавно вернулись с сенокоса, есть никому особенно не хотелось. Больно жарко было! Хозяйка поставила холодную кашу да простоквашу, семейство (их было шестеро: отец с матерью, старики, дед с бабкою, да двое детей, Ульянка шестилетняя и младший — трехлетний Ванюшка) разобрало свои ложки и только занесло их, как взбрехнула во дворе собачонка, а потом по крылечку простучали шаги.
