Виктория Холт - Опороченная Лукреция
Он был уже не кардиналом Валенси, а герцогом де Валентинуа, и итальянцы звали его Валентино.
Папа и Лукреция стояли на балконе и смотрели вслед кавалькаде, удалявшейся по улице Лата. Отец и дочь, сейчас они крепко держались за руки. У обоих по щекам текли слезы.
– Не плачь, моя маленькая, – всхлипнул Александр. – Скоро он вернется к нам.
– Верю, отец, – ответила Лукреция.
– И привезет с собой невесту.
Александр всегда был оптимистом – вот и сейчас не представлял, что Чезаре может подвести отца. Но некоторые сомнения все-таки не давали ему покоя. Что если неаполитанский король откажется выдать дочь за его сына; что если они передоверились лукавому Луи; что если все короли Европы ополчатся на ублюдка Борджа, вздумавшего жениться на принцессе королевской крови? Ничего! Ничего страшного! Чезаре все равно вернется с победой, говорил себе Александр и улыбался сквозь слезы. Сверкавшая в солнечных лучах фигура уезжающего сына казалась Папе воплощением его самого, Родриго Борджа, каким он был сорок лет назад.
С отъездом Чезаре во дворце Санта Мария дель Портико воцарился мир, и молодая чета предалась наслаждениям супружеской жизни. Альфонсо уже не помнил своих прежних страхов – возможно ли было возвращаться к ним, когда Папа во всем старался угодить ему, а Лукреция больше всех на свете любила мужа?
Все говорили о перемене в характере Лукреции. Она почти каждый день выезжала на охоту вместе с Альфонсо, по вечерам устраивала танцы и пышные застолья, которые доставляли столько удовольствия ее супругу, – постоянным участником всех этих развлечений был и Папа. Альфонсо не переставал удивляться его обходительности и благодушию, а тот пользовался любым удобным случаем, чтобы показать, какие теплые чувства питает к человеку, подарившему счастье его дочери.
Лукреция становилась законодательницей моды; женщины не только носили золотистые парики, имитировавшие ее волосы, но и копировали наряды, подражали манере одеваться. А сама она по-детски радовалась, проводя целые часы в римских галантерейных лавочках, а потом объясняя портным, как нужно кроить купленные ткани. Ее видели то в зеленом, то в синем и розовом, то в черном и белом – и все платья подчеркивали красоту юной Борджа, превосходно шли ее матовой коже и бледно-голубым глазам.
Лукреция не уставала веселиться и радоваться жизни. Она как будто почувствовала прилив новых сил. Вопреки всем ожиданиям ее вновь переполняло счастье. По многу дней подряд она даже не вспоминала о Педро Кальдесе, а когда вспоминала, то говорила себе, что их любовь была всего лишь минутной прихотью, которая все равно не выдержала бы таких суровых испытаний. Ее отец оказался прав – как всегда. Она могла выйти замуж только за благородного мужчину. За такого, как ее Альфонсо.
Эти безмятежные дни летели быстро. В декабре Лукреция узнала, что у нее будет ребенок. Вот когда она по-настоящему ликовала – и молилась о том, чтобы ее блаженство всегда было таким же совершенным.
Альфонсо трогательно заботился о ней. Она должна почаще отдыхать, говорил он. Ей нельзя забывать о том бесценном бремени, которое она носит.
– Дорогой мой, у нас еще есть немного времени, – пробовала возразить она.
– У нас появилось величайшее сокровище, и мы должны с самого начала оберегать его, – настаивал он.
Как-то раз они лежали в постели и гадали о том, кто у них родится – девочка или мальчик. Обоим хотелось мальчика.
– Ну конечно, у нас будет мальчик, – нежно поцеловав ее, сказал Альфонсо. – Кто же еще может родиться от счастливейшего брака на земле? Но если будет девочка и если она будет похожа на свою мать, то я все равно буду благодарен ей.
Потом они занимались любовью, а еще позже говорили о тех многих достоинствах, которые нашли друг в друге, и как счастливы были жить вдвоем.
– Как-нибудь я отвезу тебя в Неаполь, – сказал Альфонсо. – Ты ведь не против побыть вдали от Рима?
– Со мной будешь ты, – вздохнула Лукреция, – и там будет мой дом. Но…
Он ласково прикоснулся к ее щеке.
– Тебе не хочется надолго покидать твоего отца, – догадался он.
– Мы будем часто приезжать к нему. Может быть, и он навестит нас.
– Как любишь ты его! Порой мне кажется, что тебе он дороже всех на свете.
Лукреция ответила:
– Больше всех на свете я люблю тебя, моего супруга. А к отцу питаю другие чувства. Почитаю – как, может быть, почитают Бога. Он всегда был со мной, добрый и мудрый.
Ах, Альфонсо, знал бы ты, сколько душевной щедрости он подарил мне! Нет, его я люблю не так, как тебя… ты – часть меня… с тобой мне хорошо и спокойно. И ты превосходный любовник. Но он… он – наш святой отец, а я – его дочь. Пожалуйста, не сравнивай мою любовь к тебе и к нему. Позволь мне быть счастливой – с тобой и с ним.
Альфонсо внезапно вспомнился саркастический смех Чезаре. Он даже вздрогнул – от зловещего предчувствия, что тень этого человека будет всю жизнь преследовать его, омрачая самые счастливые моменты, оскверняя его чистую любовь.
Но он ни словом ни упомянул о Чезаре.
Как и Лукреция, Альфонсо хотел наслаждаться их сегодняшним счастьем. Не заглядывать слишком далеко в будущее. Какой смысл задумываться над завтрашним днем, когда нынешний так неповторимо прекрасен? Кто же будет расстраивать себя мыслями о грядущих вьюгах, пируя на душистой зеленой траве перед Колизеем? Ведь никто не станет портить чудесный летний вечер, говоря: «А вот через месяц-другой здесь будет вовсе не так хорошо».
Санча потеряла покой. Ей очень не хватало прежних бурных свиданий с Чезаре. Она уверяла себя в том, что ненавидит его, и со времени разлуки сменила множество любовников, но ни один из них по-настоящему не удовлетворял ее.
Она постоянно думала о том, как он живет во Франции, как ухаживает за Карлоттой, законной дочерью ее дяди; эти мысли причиняли невыносимую боль. Ее, которую обвиняли в колдовстве, удивляясь такой неслыханной власти над мужчинами, ее, которую еще не покидал ни один любовник, ее унизили, оскорбили бесцеремонно и открыто, потому что прежде все знали о намерении Чезаре жениться на ней.
И вот, со своим французским герцогством и своими французскими владениями, он возомнил себя слишком важной персоной для брака с незаконной принцессой – позарился на более выгодную партию.
Она могла сколько угодно кричать на служанок, а в полночь, запершись в своих покоях, вонзать острые иглы в восковую фигурку, хранившуюся в ее туалетном столике, – это ничего не меняло. Все равно по щекам текли слезы. Она знала, что никакой другой мужчина не способен так волновать ее.
На людях Санча пыталась казаться веселой, всеми силами старалась скрыть досаду, но при папском дворе было слишком хорошо известно, какие чувства она питала к Чезаре. А кроме того, за ней пристально следил один человек, собиравшийся использовать ее в своих политических интересах.
