Севги Адывар - Тень Роксоланы
– Похоже, что молодой Сулейман – человек недалекого ума, – осмелился предположить камерарий, кардинал Франческо Армеллини Панталасси де Медичи. Он принадлежал к тому же знаменитому семейству, что и сам понтифик, чем чрезвычайно гордился. Камерарий как раз принес расчетные книги и собирался заняться с Папой нудным и скучным делом – проверкой счетов папской курии. – Некрасивая наложница! Да еще и смешит его! Да молодой султан попросту глуп!
– Боюсь, что вы, к великому сожалению, неправы, – вздохнул понтифик. – То, что она некрасива, как раз говорит об уме султана. Похоже, что он способен видеть не только внешнюю, но и прозревать внутреннюю сущность вещей. А это может быть опасно… Кстати, а как зовут эту смешливую некрасавицу?
– Точно никто не знает, – пожал плечами камерарий. – Господин де Бусбек, посол Священной Римской империи при дворе султана, называет ее Роксоланой, так как она, по слухам, русинка. А может, это потому, что она из Роксолании, как называют эти земли в Речи Посполитой. Украина, кажется. Но я отнюдь не уверен. Посол де Бусбек тоже не слишком уверен. Да и какая разница? Где бы она ни родилась, умереть ей придется наложницей, рабыней османского султана.
– Значит, Роксолана… – Понтифик усмехнулся. – Надо же как, даже имени не знаем. А надо бы. Думается мне, что эта безымянная наложница, эта Роксолана, родившаяся невесть где, будет делать историю. И когда мы станем тленом, о ней все еще будут вспоминать.
– Да что вы! О какой-то наложнице! – воскликнул камерарий в изумлении. – Это всего лишь каприз молодого султана. Завтра уже о ней и памяти не останется даже в Топкапы, что уж говорить обо всем мире.
– Посмотрим, – ответил понтифик.
Про Льва X, сына Лоренцо ди Пьеро де Медичи Великолепного, поговаривали, что он обладал даром прозрения и мог провидеть будущее. Будто сам Господь иногда вкладывал знания о самых неожиданных вещах прямо в его голову. Поэтому кардинал не стал спорить. Может, понтифик и ошибался, а может, это говорил его дар. Время покажет. Камерарий был мудр. Иногда лучше промолчать и положиться на волю Господа. Уж Он-то никогда не ошибается.
Настенька, лежа в горячке, обложенная примочками, измазанная целебными мазями, налитая по самое горлышко различными успокаивающими и обезболивающими настоями, и во сне не видела, что ее синяками заинтересовался сам Папа Римский, не говоря уже о европейских монархах и всякой мелочи вроде принцев и эрцгерцогов.
* * *В горячечном бреду Настенька возвращалась в родную деревню. Ей чудилось, что она собирает цветы на просторном лугу, где обычно паслось деревенское стадо, и с ней ее любимая подружка Аленка. Они бегают друг за другом, хохочут, бросают цветы, и в волосах их полно травы, васильков и ромашек. Вдруг Аленка останавливается и начинает плакать.
– Настя, – говорит она сквозь слезы. – Я боюсь идти домой, отец опять побьет!
– Ну что ты, Аленушка, – отвечала ей Настенька. – Все хорошо будет, не побъет, сегодня он придет трезвый, вот увидишь!
– Ой, нет, боюсь, боюсь! – продолжала плакать Аленка.
И под этот плач на прозрачную голубизну неба набегали тучи, бухнущие грозой, темнело, и в сердитом полумраке сверкали молнии, раздавались раскаты грома. По всему лугу опадали цветочные лепестки, и резкий холодный ветер уносил их, скручивая спиралью, к недалекому блеску молний. Настенька хватала Аленку за руку и бежала прочь, таща подругу за собой, а за ними гнался кто-то страшный, и в темных глазах его плясали алые огоньки. Этот жуткий человек тянул к девочкам руки, и на пальцах его видны были длинные, черные когти.
– Это мой отец! – кричала Аленка и бежала все быстрее и быстрее.
Ее рука выскальзывала из ладони Настеньки, и она уносилась вперед, словно злой ветер гнал ее вместе с цветочными лепестками, а страшный человек пробегал мимо Настеньки, не обращая на нее внимания, он стремился за Аленкой. Настенька сжималась в комок, всхлипывая от испуга, а издали до нее доносились звуки глухих ударов.
И вдруг все заканчивалось, тучи расходились, ясное солнце освещало зеленый луг, полный цветов, и Настенька с Аленкой вновь собирали цветы. Но потом все повторялось раз за разом, и Настенька ничего не могла поделать – в каждом кошмаре страшный человек догонял Аленку и бил, бил, бил ее. Убивал…
Из кошмарного бреда Настенька вынырнула резко, будто вырвалась из затягивающего водоворота, из тех, в которых по деревенским преданиям живут водяные, что и крутят воду, ловят неосторожных купальщиков. В глазах еще плясали разноцветные пятна, словно падающие лепестки луговых цветов, но вдруг эти пятна сложились в ясную и понятную картину – над Настенькой склонился султан.
– Сулейман! – воскликнула Настенька, хватая султана за руку. – О, Сулейман! Ты здесь, ты пришел! – и залилась слезами, выплакивая всю свою боль, весь ужас, пережитый в страшных снах.
Одной этой фразой Настенька добилась того, чего не смогла достичь бы никакими уловками и хитростями, никаким искусством плотской любви – она окончательно покорила сердце султана.
Султан Сулейман не был новичком в любви – для этого и существует гарем. Но как бы обитательницы гарема ни любили его, у них всегда были свои интересы и заботы. Они искали дружбы сильных, поддержки своих товарок, ссорились из-за подарков, копили деньги, развлекались… Иные, обделенные вниманием владельца, искали утешения в объятиях евнухов или подруг. У них была жизнь, отдельная от жизни Сулеймана. И это представлялось ему нормой. И вдруг в глазах рыжей нескладной славянки, которая уже тронула его душу, султан великой империи увидел необычайное: он был единственным, чего хотела эта девушка! Только его и ничего более. Он был ее надеждой и опорой, любовью и ненавистью, радостью и горем. Он был – всем миром для нее. Беспомощная, лишь в нем она искала утешения и защиты. Остальной мир, каким бы он ни был огромным, для нее не существовал.
И нежная легкая влюбленность, смешанная с любопытством по отношению к необычному и неизведанному, вспыхнула ярким пламенем, в один миг превратившись в любовь. Единственную и неповторимую. Больше Сулейман не мог представить себе жизни без этой любви. Один раз испытав удивительное чувство всевластия, абсолютного заполнения собой чужой жизни, чужой души, он не желал терять этого ощущения. С этого момента Настенька стала ему необходима, как необходим глоток воды – какое-то время без него можно обходиться, но затем последует неизбежная смерть.
А Настенька, уплывая в спокойный сон, продолжала цепляться за руку султана, бормоча сонно и невнятно:
– Сулейман, о, Сулейман, не оставляй меня…
– Никогда, мой солнечный луч! – пообещал султан.
