Анна Голон - Анжелика Маркиза Ангелов
Вслед за тощей старой девой Ортанс, Анжелика и Мадлон добирались до зала, где свет очага и трех свечей с трудом разгонял нагромождение теней, веками копившихся под средневековыми сводами. Развешенные по стенам гобелены служили защитой от сырости, но время и прожорливые черви покрыли тайной сцены, которые были на них изображены, только чьи-то безумные глаза на бледных, словно смерть, лицах с укором следили за всеми.
Девочки делали реверанс дедушке. Он сидел перед огнем, в своем черном широком плаще, подбитом облезлым мехом. Но его белые руки, покоившиеся на рукоятке трости, выглядели по-королевски. Он носил широкополую черную шляпу, а его борода, подстриженная под углом, как у покойного короля Генриха IV, опиралась на маленький плоеный воротничок, который Ортанс втайне считала совсем вышедшим из моды.
Второй реверанс для надутой тети Жанны, которая никогда не улыбалась, — и вот они уже на парадной лестнице из тесаного камня, влажной словно грот. Комнаты были ледяными зимой, но летом в них было свежо. Заходили туда только на время сна. Постель, где спали три маленькие девочки, словно надгробие возвышалась в углу пустой комнаты — вся мебель была распродана еще предыдущими поколениями. Плиточный пол, который зимой устилали соломой, покрылся многочисленными трещинами. На кровать взбирались с помощью лесенки с тремя ступеньками. Надев свои коротенькие ночные рубашки и ночные чепцы и на коленях поблагодарив Бога за его милость, три девочки де Сансе де Монтелу забирались на пышную перину своего ложа и проскальзывали под дырявые покрывала. Анжелика тотчас же находила дырку сначала в простыне, а потом и в покрывале, куда тут же просовывала свою розовую ножку и начинала шевелить пальцами, смеша Мадлон.
Малышку пугали истории кормилицы, и она тряслась, словно заяц. Ортанс тоже было страшно, но как старшая сестра, она не подавала вида. Только Анжелика принимала свой страх с восторгом и радостью. Жизнь была полна тайн и открытий. В деревянной обшивке стен грызлись мыши, а совы и нетопыри перелетали с одной башни на другую, испуская резкие крики. Во дворе скулили борзые, а мулы приходили с лужаек, чтобы почесать свой лишай о стены замка.
Иногда, снежными ночами, можно было слышать вой волков, спускавшихся из дикого леса Монтелу к людским жилищам. А когда наступала весна, по вечерам до замка порой доносилось из деревни пение крестьян, танцующих ригодон[16] при лунном свете…
Глава 2
Маркиза Ангелов. — Маленькие синие книжки. — Анжелика и колдунья Мелюзина
КОГДА Пюльшери думала об Анжелике, то иногда плакала. Она видела в ней крах не только того, что полагала традиционным воспитанием, но также крах и своего рода и дворянского сословия, теряющего всякое достоинство из-за бедности и нищеты.
С рассветом малышка убегала, с развевающимися волосами, одетая почти как крестьянка — в рубашку, корсаж и выцветшую юбку, а ее маленькие и изящные, как у принцессы, ступни были загрубевшими, потому что, прежде чем понестись дальше, она всякий раз забрасывала свои башмаки в первый попавшийся куст. Если ее окликали, она нетерпеливо поворачивала свое круглое и золотистое от солнца лицо со сверкающими глазами цвета бирюзы, цвета того самого болотного растения, которое носило ее имя.[17]
— Надо бы отправить ее в монастырь, — ныла Пюльшери.
Но барон де Сансе, молчаливый и измученный заботами, лишь пожимал плечами. Как он отправит в монастырь вторую дочь, если не может сделать это для старшей, если его доходы составляют едва ли четыре тысячи ливров в год, а он должен отдавать пятьсот ливров августинскому монастырю в Пуатье, где воспитываются два его старших сына?
* * *В стране болот другом Анжелики был Валентин, сын мельника.
В лесной стране это был Николя, сын многодетного крестьянина, уже служивший пастухом у господина де Сансе.
С Валентином она разъезжала в плоскодонке по каналам, берега которых были усеяны незабудкой, мятой и дягилем-ангеликой. Высокий, душистый, густо растущий дягиль Валентин собирал целыми охапками. Мальчик потом продавал его монахам Ньельского аббатства, и те из корней и цветков делали целебный настой, а из стеблей — сладости. Взамен Валентин получал нарамники и четки, которыми швырялся в детей из протестантских деревень, и они убегали с громким плачем, как будто им плевал в лицо сам дьявол. Отца мальчика, мельника, огорчало такое странное поведение сына. Хотя он был католиком, но выказывал веротерпимость. И зачем его сыну торговать пучками дягиля, когда он все равно унаследует мукомольное дело, и все, что ему нужно — это устроиться в удобной мельнице, стоящей на сваях у воды? Но Валентин был из тех детей, которых трудно понять. Румяный и уже скроенный как Геркулес в свои двенадцать лет, он молчал, как рыба, а взгляд его где-то блуждал. И поэтому завистники мельника утверждали, что его сын просто идиот.
Пастушок Николя, болтун и хвастунишка, водил Анжелику в лес по грибы, за ежевикой и черникой. Вместе они собирали каштаны, а из ветвей орешника он делал ей дудочки.
Эти два мальчика ревновали Анжелику так сильно, что, казалось, готовы были друг друга убить. Он была уже так красива, что крестьяне принимали ее за живое воплощение одной из фей, которые жили в большом дольмене Поля Колдуний.
У Анжелики была мания величия.
— Я маркиза, — объявляла она каждому, кто хотел ее выслушать.
— Ах, вот как? И как же вы стали маркизой?
— Я вышла замуж за маркиза, — отвечала она.
«Маркизом» по очереди был то Валентин, то Николя, то один из нескольких озорников, безобидных, как птички, которые носились с ней по лугам и полям. А еще она так же забавно говорила:
— Я, Анжелика, веду на войну своих ангелочков.
Поэтому ее и прозвали: маленькая Маркиза Ангелов.
* * *Почти каждый год бродячие торговцы-разносчики нарушали укромный покой бокажа[18], принося то, что пробуждало мечты и тайные страсти.
Торговцев было двое.
Одного прозвали овернцем, потому что люди этого занятия часто бывают горцами[19]. У него была наполненная всевозможными тканями, посудой и галантереей тележка, которую тащил осел или мул. На этой тележке овернец целыми днями ездил по деревне от одного дома к другому, предлагая свой товар. Именно он привозил календари, и все были почти уверены, что в середине декабря увидят его двуколку. У него были клиенты, которых он знал не по именам, а по домам, или же по заранее оговоренным местам встреч, где они к взаимной выгоде совершали сделки.
