Уильям Саймон - Призрак в Сети. Мемуары величайшего хакера
Меня всегда удивлял тот факт, что мои тюремщики не могли прочувствовать то глубокое удовлетворение, которое доставляет состязание с сильным соперником. Иногда мне не удавалось избавиться от мысли, что мои мотивы представлялись им настолько непостижимыми именно потому, что они сами мечтали завладеть всеми этими электронными счетами, но не могли.
Даже Маркофф в своей статье для New York Times признавал, что я определенно действовал не ради наживы. Масштабы того, что я натворил, якобы описывало предложенное читателям утверждение Кента Уолкера о том, что я «предположительно имел доступ к коммерческим тайнам стоимостью в миллиарды долларов». Поскольку я никогда не пользовался этой информацией, ее стоимость была мне безразлична. В чем же заключалась моя вина? В том, что я «предположительно имел доступ»?
Теперь, когда меня поймали, государственные обвинители из нескольких федеральных контор лихорадочно составляли длинные списки счетов, которые хотели мне представить, и преступлений, которые мне собирались вменить. Однако у меня все еще оставались причины надеяться на лучшее. Несмотря на все улики, дело, сшитое властями, переполняли сомнительные детали. Складывались очевидные юридические конфликты, поэтому первым делом нужно было разрешить именно их. Например, Шимми работал секретно, при этом он был наделен полномочиями правительственного агента. Он перехватывал мою информацию, не имея ордера, а это пахло грубыми неправомерными действиями властей. Кроме того, мой адвокат подал ходатайство о том, что официальный ордер на обыск моего жилища был составлен с нарушениями. Если бы суд склонился на мою сторону, все улики, собранные в Северной Каролине, были бы признаны неприменимыми к делу, не только в Рейли, но и где-либо еще.
...Для Джона Баулера, молодого и перспективного помощника федерального прокурора, которому поручили мое дело, это был просто подарок судьбы.
Для Джона Баулера, молодого и перспективного помощника федерального прокурора, которому поручили мое дело, это был просто подарок судьбы. Если бы он смог убедить суд в моей виновности по всем эпизодам и судья определил бы мне грандиозный тюремный срок, то одного только внимания СМИ хватило бы, чтобы он начал головокружительную карьеру. Однако реальность была такова, что федеральные директивы для определения меры наказания предписывали, как правило, выносить приговор, основываясь на минимальных убытках, которые несли телефонные компании, когда я делал в их сетях бесплатные мобильные звонки.
После моего первого слушания в суде, когда меня доставили в тюрьму округа Джонстон, расположенную в Смитфилде, штат Северная Каролина, Служба маршалов США обязала тюремщиков упечь меня в то самое место, которого я боялся как огня, – в карцер.
Я отказывался верить, что это вот-вот случится. Я плелся к той двери в кандалах и цепях, не желая делать ни одного шага. Казалось, время остановилось. Я осознавал, что основная причина, по которой оставался в бегах на протяжении последних трех лет, – страх подобного места. Не думал, что смогу перенести еще одну ходку в такую камеру. Теперь же меня вели в карцер охранники, готовые запихать обратно в мой ночной кошмар, и ничего не могло их остановить.
В последний раз, когда я оказался в карцере, – это было в 1988 году – я провел там восемь месяцев, пока из меня не вытянули того, что хотели. Как только я подписал предложенное мне соглашение о признании вины, сразу же перевели в общую камеру. На этот раз власти вновь прятали меня в адскую дыру не потому, что я был опасен для общества или для сокамерников. Это было принуждение, открытое и жестокое. Мне ясно давали понять: все, что от меня требуется, – это согласиться с требованиями обвинителя и отказаться от определенных прав. Хотели, чтобы я отказался от переговоров по телефону с кем бы то ни было, кроме членов семьи и адвоката. После этого меня без проблем выпустили из карцера и перевели в общую камеру.
Очень хотелось бы найти слова и описать то окрыляющее чувство, которое я пережил, войдя в камеру. После того как, прожив несколько лет на свободе, я перенес ужас карцера, мне понадобились все силы, чтобы не потерять этого чувства, когда за моей спиной захлопнулась дверь. Теперь мне предстояло обитать в компании покрытых татуировками и сумасшедших наркодельцов, но то было лучше, чем снова оказаться взаперти.
Многие ошибочно полагают, что компьютерные фрики проводят долгие часы в тесных темных клетках, смотрят в экраны ноутбуков и даже не знают, что сейчас на дворе – день или ночь. Офисному планктону может казаться, что такой образ жизни не особенно отличается от заключения в карцере, но это не так.
Существует огромная разница между тем, как ты проводишь время наедине с собой, и тем, что тебя бросают в отвратительный грязный гроб, без всякого света в конце тоннеля. Тебя контролируют люди, которые прилагают все усилия, чтобы превратить твою жизнь в кошмар. Неважно, насколько ты стремишься адаптироваться к этой ситуации, переосмыслить ее, но пребывание в карцере – это круглосуточный кошмар и угнетение семь дней в неделю. Одиночное заключение часто признается разновидностью пытки. Даже сейчас в ООН ведется работа, направленная на запрет заключения в карцере как бесчеловечной формы наказания.
Многие эксперты считают, что длительное одиночное заключение гораздо хуже пытки водой и других форм психологического насилия. В карцере заключенные обычно страдают от летаргии, отчаяния, ярости и сильной депрессии, а также от других душевных расстройств. Изоляция, бездействие и бесструктурность такого образа жизни легко начинают разрушать ваш разум. Когда вам совершенно не с кем поговорить, вы никак не можете обуздывать свои мысли или удерживать связь с реальностью. Не побывав в карцере, вы даже не можете вообразить такого кошмара.
Неудивительно, что исследование одиночного заключения, которое длится больше 60 дней, показало: у заключенных развиваются серьезные душевные расстройства. Иногда такие расстройства остаются навсегда. Я очень боялся, что со мной такое произойдет. Прошло уже шесть лет с тех пор, как я сидел в карцере, но эти воспоминания не давали мне покоя. Я хотел выйти оттуда как можно скорее.
Через неделю после того, как меня бросили в карцер, федеральный прокурор предложил мне сделку: я отказываюсь от некоторых прав, а меня переводят в общую камеру. Я должен был добровольно отказаться:
• от слушания о залоге;
• предварительного слушания;
• телефонных звонков кому-либо, кроме адвоката и нескольких членов семьи.
Мне сказали, что когда я подпишу соглашение, то сразу выйду из карцера. Я подписал.
Мой лос-анджелесский адвокат Джон Изурдиага и его партнер Ричард Стейнгард помогли мне заключить это соглашение. Поскольку я был арестован в Рейли, оба адвоката великодушно уделили мне лишнее время, потратив его на решение моих проблем. Джон по собственной инициативе представлял мои интересы без гонорара еще с конца 1992 года, когда агенты ФБР устроили обыску меня дома в Калабасасе.
Сразу после возвращения в общую камеру я переговорил с Джоном Изурдиагой и Ричардом Стейнгардом по телефону. В голосе Джона чувствовалось напряжение, которого я раньше не замечал. К моему удивлению, оба адвоката стали закидывать меня вопросами о каких-то государственных тайнах. «К какой именно секретной государственной информации ты получил доступ? Как ты взламывал сети разведывательных служб США?»
Когда я понял, о чем это они, то в голос рассмеялся. «А, нуда. Еще скажите, что я шпион и занимаюсь секретной разведывательной деятельностью».
«Не ври нам, Кевин, – сказал Джон, голос его звучал с пугающей серьезностью. – Пришло время говорить начистоту».
Я моргнул, не веря тому, что слышу. «Не, ребята, вы что, шутите?»
Тогда Ричард произнес слова, которые прозвучали для меня как взрыв гранаты: «Помощник федерального прокурора США Шиндлер требует, чтобы ты согласился на подробный отчет о своей деятельности перед сотрудниками ЦРУ».
Что же происходит? Действительно, я взламывал сети известных мировых производителей мобильных телефонов, телекоммуникационных операторов Bell, а также сети компаний, которые занимались разработкой операционных систем на всей территории США. Однако я никогда даже и не пытался штурмовать какие-либо правительственные объекты. Как федералы могли выдвинуть подобное обвинение? Оно же было совершенно необоснованным.
«Мне нечего скрывать, – сказал я со вздохом. – Я готов полностью отчитаться перед ЦРУ, но все должны понимать, что я не сообщу ничего нового». Я ничего не знал и о чужих попытках взлома правительственных или военных систем. Даже если бы знал, то по этическим и моральным соображениям не стал бы правительственным стукачом.В итоге это дело ничем не закончилось. Может быть, Шиндлер и Министерство юстиции просто решили прощупать почву. Это напомнило мне о том случае, когда Марти Штольц из Intermetrics по секрету сказал мне, что тот суперхакер, за которым охотятся федералы, взломал компьютеры ЦРУ. Теперь мне довелось столкнуться еще с одним примером того, что этот миф гуляет по свету.
