Коллектив Авторов - Цифровой журнал «Компьютерра» № 216
Я давно обратил внимание на помянутый Рубини религиозный подтекст в отношении компьютерных гиков к биткойну, однако всё было недосуг разобраться с этим феноменом. Сегодня восполним упущение.
Начнём с чисто технического обоснования гиковского восхищения «криптовалютой». Тут, собственно, все лежит на поверхности — «комплекс Лимонии». Помните, была такая замечательная песенка у «Дюны» (аж в 1990 году!):
Растут лимоны на высоких горах, На крутых берегах для крутых, Короче, ты не достанешь. Я вижу цель, я за лимоном Дотянуться хочу, Я за лимоном лечу И крутизной наслаждаюсь.
Биткойн — это некая долгожданная ценность, появившаяся под солнцем с грифом эксклюзивного пользования для технически продвинутых граждан. Раньше ведь как было? Золото копилось поколениями и требовало соответствующего происхождения/наследства. Живая валюта (доллары, фунты и даже рубли), которая, с одной стороны, доступна кому угодно (а значит, в ней нет элитарного подтекста, определённого профессиональными навыками!), с другой — требует усилий для накопления, с третьей — радость обладания постоянно омрачается имманентной живым деньгам несправедливостью: человек — лох, тупица, неуч, не умеет программировать, торгует редиской на базаре, а зашибает больше живой деньги, чем представитель технической элиты.
Эти противоречия биткойн снимает замечательным образом! Во-первых, гарантирует абсолютную элитарность, потому что ни у какого «Васи» и «Гиви» с рынка нет ни малейшего шанса в биткойне разобраться, а тем более что-то на нем заработать: гениальная криптовалюта запретительно сложна для технически необразованного человека. Во-вторых, биткойн идеально реализует мечту любого техногика: разбогатеть сказочно и молниеносно, при этом желательно — с приложением минимальных усилий (тут винить техногика не приходится: у него перед глазами стоит великий миф Доткома, который произвёл 20-летних ничтожеств в чин долларовых миллионеров на одних только обещаниях обывателям кисельных компьютерных берегов).
Эта совокупность качеств превращает биткойн в идеальный инструмент сублимации материальных амбиций. Грешным делом полагаю, что биткойн именно таким и задумывали: что-то вроде мести компьютерного андеграунда мировому истеблишементу! Проблема, однако, в том, что месть эта иллюзорна. И причина этой иллюзорности также лежит на поверхности: биткойн — это химера, пытающаяся соединить в себе инструмент финансовых инвестиций с функцией денежного обмена!
Если денежная единица сегодня стоит 1 доллар, завтра — 100, послезавтра — 1 000, а через неделю — 500, то это что угодно, но только не денежная единица! И никогда таковой не станет, потому что деньги обладают исторической памятью (если хотите — репутацией): большинство всегда будет помнить о кульбитах биткойна и не подойдёт к нему на пушечный выстрел. С другой стороны, биткойн — и не инструмент финансовых инвестиций, поскольку не обладает абсолютно никакой внутренней ценностью!
Последнее обстоятельство особенно тяжело даётся техногикам для понимания. Им кажется, что отсутствие внутренней ценности — это скорее плюс, чем минус. Чистота эксперимента, так сказать. И потом, говорят техногики, традиционные финансовые инструменты, особенно деривативные, также лишены внутренней стоимости. Последнее — величайшее заблуждение! Любой фьючерс или опцион, используемый для диких спекуляций (таких, между прочим, какие биткойну даже не снились!), может легко обрести реальную ценность: достаточно лишь перевести дериватив в подлежащий актив (положенный вам по контрактному договору). И тогда из опциона вы получите акции компании, то есть долевое участие в ней, а из фьючерса — живое сырье (или валюту) по фиксированной договором цене. Во что прикажете переводить биткойн? Где его подлежащий актив? Криптоалгоритмы, говорите? Ну-ну.
В завершение статьи (а может, и в качестве дополнительной иллюстрации сказанного) привожу второе событие, которое донесла телетайпная лента одновременно с флагелляцией, устроенной биткойну Даниэлем Рубини: «бронебойные» кошельки с биткойнами, принадлежавшие бирже Mt. Gox, благополучно хакнули, и теперь кибербандота выставила на продажу 20 Гб данных, содержащих личную информацию о клиентах биржи, включая сканы их паспортов!
И знаете, 20 % всех украденных биткойновских данных уже скупили... два безымянных покупателя! Так что, любители криптовалют, ждите новых теперь сюрпризов!
К оглавлению
Военная тайна эскимосов, или Смартфон для управляемых снов
Лёха Андреев
Опубликовано 12 марта 2014
В самом конце обсуждения моей колонки про украинский язык завалялся комментарий, который был чуть ли не единственным по теме статьи. В комментарии говорилось, что язык определяет сознание, поскольку «мы мыслим не образами, а словами». Так что если нет подходящего слова, то и мысли на эту тему не получится. Там же в качестве примера сказано: «У народов севера 80 названий для снега». Я решил подробнее разобрать этот миф, тем более что он касается не только заснеженных эскимосов. Например, почему наша компьютерно-сетевая терминология содержит такое огромное количество англоязычных терминов? Мы со школьных времён помним классический ответ: потому что раньше у нас не было таких вещей и явлений, вот и слов подходящих не было. Но это враньё, конечно же.
Для начала отмотаем сотню лет назад. История про снежные слова начинается со знаменитого естествоиспытателя Франца Боаса, «отца американской антропологии». От себя добавлю, что его можно даже назвать «отцом русской этнографии»: именно благодаря приглашению в проект Боаса русский ученый Владимир Богораз провёл первое и самое масштабное исследование чукчей; в Штатах оно было опубликовано тремя томами в 1904 году, а в России – только в 1991-м. Тот же Франц Боас первым рассказал западному научному миру, что верёвочная «колыбель для кошки» — это не просто детская игра, а особый язык, который используют многие народы на берегах Тихого океана. Кстати, это тоже был «русский проект»: студентка Юлия Аверкиева, которая по приглашению Боаса изучала веревочные фигуры индейцев на острове Ванкувер, впоследствии (после ареста, пяти лет лагерей и реабилитации) стала главным редактором журнала «Советская этнография».
Я не случайно рассказал об этих достижениях Боаса, поскольку его вклад в историю «снежных слов» не столь значителен. В 1911 году в одной из своих работ он заметил, что у эскимосов (инуитов) есть четыре разных слова для снега лежащего, падающего, летящего, а также для ветра со снегом. Именно с этой короткой записи Боаса и начался «снежный ком» фантазий про удивительный снежный язык эскимосов. Сначала, в 1940 году, в этом языке насчитали «несколько слов для снега». Позже (1978) их стало уже 50, затем (1984) — сотня. Ну и вот прошлогодняя статья в Washington Post бьёт все рекорды: она утверждает, что в саамском языке, на котором говорят финские и российские лопари, нашли целых 180 слов для снега и льда. И чтобы два раза не вставать — 1 000 слов для оленя.
В чём хитрость? Их сразу несколько, я расскажу о двух главных. Во-первых, есть большая разница между определением «слова» в разных языках. В корневом языке почти каждое слово – это один голый корень. Зато в аффигирующем языке различные корни-лексемы могут склеиваться, образуя новые слова. Скажем, в нашем аффигирующем языке «снегоуборка» и «снегопогрузчик» — это два разных слова, и мы таких слов можем наделать целую кучу. А в «почти корневом» языке вероятного противника это будут не слова, а целые выражения: «snow remoral» и «snow loader». Снежное слово в этих выражениях будет по-прежнему только одно — «snow».
Вторая хитрость: в список снежных включаются слова, корни которых не имеют прямого отношения к снегу. Возьмём названия разных агрегатных состояний снега: наст, шуга, пороша, пухляк, крупа, хлопья. Из них только два первых — действительно снежные. Остальные могут использоваться и для других субстанций. То же самое касается слов, означающих форму снега (сугроб, занос, проталина) или способ его движения (метель, пурга, позёмка, вьюга, вихрь, лавина): корни у них совсем не снежные.
Кому же понадобилось наращивать мифы о снежном чудо-языке? Увы, это вовсе не защитники традиций и национальных культур Севера. Скромная заметка Боаса про четыре инуитских слова для снега стала превращаться в «снежный ком» в 1940 году благодаря Бенджамину Ли Уорфу, автору гипотезы лингвистической относительности. Согласно этой гипотезе, именно слова определяют наше мышление, а если подходящего слова нет, то и картина мира у человека будет совершенно иной. Впоследствии эту идею активно использовали адепты общей семантики, нейролингвистические программисты, дианетики Хаббарда и прочие мозгопромывальщики. Так вот, для подкрепления этой идеи Уорфу нужны были яркие примеры. И первым стала раздутая им самим байка про эскимосов: «У нас, англоговорящих, одно слово для падающего снега, лежащего снега, уплотнённого снега, талого снега, гонимого ветром снега - в любой ситуации слово одно. Для эскимоса подобное общее слово почти немыслимо».
