Коллектив Авторов - Цифровой журнал «Компьютерра» № 118
Но назад в пещеры мы не вернёмся; как ответил Станислав Ежи Лец, нас слишком много. «Сброс популяции» будет протекать не так безболезненно, как у клыкастых кабанов, количество которых даже без усилий охотника может сократиться в полдюжины раз за полгода. Вполне возможно (технологические возможности для этого есть давно), что будет стёрта с лица планеты и сама биосфера в известном нам виде.
А приведут к этому, вкупе с теми талантами, что политики продемонстрировали в августе четырнадцатого, элементарные нехватки энергии, еды, воды, места, которые с ненулевой достоверностью могут быть сведены к нехватке процессорной мощности биологических систем, наращивающих суммарную численность и индивидуальное потребление.
Так что эволюция приводит биологию к неизбежности – неизбежности конструирования более мощного разума, и безразлично, методами ли генной инженерии или инженерии кремния. Иначе разуму не выжить…
К оглавлению
Дмитрий Шабанов: Стратегия пациента
Дмитрий Шабанов
Опубликовано 25 апреля 2012 года
Помню-помню, две предыдущие колонки я заканчивал обещанием продолжить начатые темы. Но сейчас я просто намекну, как связаны абстрактные стратегии жизни жаб, о которых я писал в прошлый раз, с конкретной жизнью. Моей. Эту колонку построю так: вначале по-стариковски порассказываю о своём (не)здоровье и его истории (знакомый жанр, да?), а потом упомяну общебиологические механизмы, отразившиеся в моём онтогенезе и, вероятно, отражающиеся в онтогенезах читателей этого текста.
Как не поставить в неловкое положение никого из людей, с которыми я взаимодействую? Подчеркнуть, что все совпадения изложенного мной с действительностью – пусть и не случайные, но именно совпадения. Дорогие читатели, вы же вынесли хотя бы из школьного курса литературы понимание, что лирическое "я" автора текста и его действительная личность – две большие разницы? С колоночным "я" – то же самое!
Я являюсь продуктом СССР, где успел родиться, вырасти, отслужить в армии, получить высшее образование, впервые жениться и распределиться на работу, где остаюсь до сих пор. Мое взаимодействие с медициной было очень неравномерным: много в детстве и вплоть до призыва в армию, крайне эпизодически последние 25 лет и изрядно последний месяц. Давайте расскажу – прорисовывается красноречивая картина.
Значительная часть моего детства была связана с болезнями. В два года я перенёс болезнь, ослабившую мою устойчивость ко всему на свете. Я попал в роль болезненного ребёнка и по итогам многих лет школы пропускал не меньше половины учебного времени (в иные годы – две трети).
Моя бабушка по матери, школьный учитель, ушла под рыдания всей школы на пенсию, когда я пошёл в первый класс в ту же самую школу. Слова «блат» тогда в ходу не было, но, несмотря на хронические пропуски, большинство учителей относились ко мне неплохо. Бабушка помогла мне научиться учиться, и затем мне это неплохо удавалось. Советские учебники были написаны добротно, и то, что мои одноклассники осваивали на уроках, я понимал за пять минут чтения. Были тройки (не от непонимания, а от отсутствия интереса), но когда я понял, что они могут помешать мне жить, как я хочу (то есть стать биологом), они исчезли. Мой способ учёбы не срабатывал лишь на двух предметах: английском и физкультуре.
Английский язык совершенно недостаточно один раз понять, он требует иного подхода, чем естественные и точные науки. Страдаю из-за сложностей с английским я до сих пор, хоть и потратил на его изучение немало сил, времени и денег. Ещё хуже было с физкультурой. После каждой болезни меня освобождали от неё – и на занятиях ею я практически не бывал. Физические упражнения столь же коварны, как и английский: принцип «понял – овладел» в них не работает.
Мы жили в частном доме, окружённом старым садом (прадед в тридцатые годы выписывал хорошие сорта плодовых деревьев из Европы). Дома были книги. К циклопической литературно-литературоведческой библиотеке матери и концентрированной математически-кибернетически-инженерной библиотеке отца добавилась моя изрядная биологическая.
Одно из довольно ранних (мне не было пяти лет) воспоминаний таково. Приходит отец с работы, радуется, что я выздоравливаю от воспаления лёгких, и говорит, что ради моего интереса к животным он купил мне серьёзную и дорогую (10 рублей!) книгу. Толстую «Иллюстрированную энциклопедию животных» чехословацкой «Артии».
А в соседней части нашего дома жил дед, дед по отцу. Одну из двух его комнат занимал рояль конца XIX века. Обычно рояль стоял с закрытой крышкой, под толстым ковром – чтоб хоть как-то сдерживать мощный звук. Для сохранения формы (физической, технической, эмоциональной…) дед играл по несколько часов в день. Вначале что-то объяснял мне, потом начал учить играть – не по методике, а сразу то, что мне нравилось. Ой, хорошо-то как было…
На избегаемой физкультуре я чувствовал себя слабаком, но иногда, наверное, был вполне адекватным. У отца был вначале мотоцикл, потом машина. Мы регулярно выезжали из города на рыбалку, на охоту, за грибами и просто так. Ещё школьником я мог в одиночку на маленькой складной железной лодке уплывать за километры от родителей, выискивая, к примеру, что-нибудь в сети лесных озёр в пойме Северского Донца.
Там, где это было интересно мне самому и проходило на мобилизующем эмоциональном фоне, я демонстрировал вполне достаточное здоровье. Умная врачиха, к которой периодически обращались мои родители, успокаивала: повзрослеет — перерастёт. Так и вышло. Но подошёл призывной возраст.
Меня обследовали в Хорошем Институте и нашли множество страшных диагнозов, вроде хронического сепсиса. Раз за разом из моей крови высевали коллекции высокопатогенных бактерий. Я должен был или покрываться нарывами, или умирать – и продолжал жить, как раньше. Надо было надолго лечь в больницу, но я потерял весь комплект Очень Важных Медицинских Бумаг. А тут в университет поступил, и стало не до того.
Меня до сих пор удивляет, как у моих родителей (очень за меня переживавших) хватило мудрости стерпеть, что я наплевал на лечение. Прямым следствием этого стало то, что меня с первого курса забрали в армию. Брали тогда почти всех. Поколение моих родителей появилось на свет в годы войны; ему на демографической пирамиде соответствует глубокая выемка. Эта выемка была столь глубока, что отразилась через двадцать с лишним лет на моём поколении. Моих сверстников не хватало для прокорма гигантского молоха советской армии. Меня забрали в день восемнадцатилетия.
Об армии писать не буду. Нагрузки (не столько штатные, сколько из-за бардака) были серьёзными. Перенёс. Зато когда вернулся из армии и пошёл за справкой для посещения бассейна, врачи студенческой больницы заартачились: «До армии у Вас регистрировались серьёзные функциональные нарушения работы сердца; Вам противопоказаны нагрузки». Я наехал на главврача (апеллируя к тому, что его коллеги признали меня годным к службе на флоте без ограничений и озаботились моим здоровьем исключительно задним числом), выбил справку и больше старался с врачами не общаться (кроме стоматологов, пожалуй).
Оглядываясь, понимаю, что если бы перед армией меня продолжили лечить по полной программе, то залечили бы вусмерть. Не знаю, был ли бы жив сейчас; не сомневаюсь, что хорошую жизнь прожить бы не удалось. Многое из того, что сделало меня мною самим, о чём приятно вспоминать, было, конечно, недопустимо с точки зрения медицины. Смог бы я ловить змей в Средней Азии, соблюдая предписанную диету? Отвечает ли подводная охота нормам нагрузок на сосудистую систему? Выдерживал ли я обоснованные режимы за компьютером все двадцать лет с того времени, как заполучил свой первый ПК?
Иногда появлялись недомогания. В случайных контактах с врачами получал звучные диагнозы. Игнорировал, выработал принцип «ни хрена, прорвёмся!». И болезни куда-то исчезали, отправлялись вслед за хроническим сепсисом. Куда он делся? Не знаю. Последний раз мне делали анализ на стерильность крови без малого тридцать лет назад. Вспомнил о нём, когда писал эту колонку; как допишу, снова забуду.
Я очень ценю рассказ Борхеса «Тлён, Укбар, Orbis tertius». В нём описан мир, где существовать значит восприниматься. Мы живём как раз в таком мире, только не в отношении физической, естественнонаучной действительности, а с точки зрения действительности нашего внутреннего мира. На грани двух действительностей – психической и физической – лежит зона психосоматических феноменов. Поверьте (и вспомните!): более активная психическая действительность может побеждать, перестраивая под себя физиологию и даже, хотя бы иногда, анатомию.
