Коллектив Авторов - Цифровой журнал «Компьютерра» № 122
Такие вот дела.
Правда, покамест допускаются перекрёстные высказывания. Стюардесса совершенно свободно может критиковать порядки в роддоме. Врач – ругать засуху. Пограничнику вольно писать о недочётах в постановке оперы «Иоланта» на сцене Большого театра. Оленеводу во внерабочее время разрешается ворчать по поводу низкой результативности матча Ананд – Крамник. По службе никто препятствий чинить не станет, води оленей по тундре спокойно.
С другой стороны, подобные действия недорого стоят. Что знает металлург о тонкостях свекловодства? В конце прошлого тысячелетия ругать операционную систему Windows 3.11 было любимым занятием российской полуинтеллигенции (если угодно – «образованщины»). И злободневно, и безопасно. Подразумевалось, что лишь отсутствие досуга у критика мешает сделать собственное ПО, быстрое, надёжное и бесплатное, но как только досуг появится, так мир ахнет. Прошли годы, и Windows 3.11 исчезла сама собой. Появились иные заботы, перед глазами иные объекты, выставленные для всенародного рассмотрения.
Правда, вековая мудрость, а пуще здоровые инстинкты и здесь советуют подстраховаться. Не высовываться. Кто знает, как оно завтра повернётся? Возвращаясь к сказке Андерсена: я думаю, что про отца ребёнка написано для отвода глаз, из конспирации. Ребёнок был сиротой! Этого сироту добрые люди лаской ли, лестью, или просто обещанием конфетки побудили крикнуть нелепицу о короле. Конечно, нелепицу. Король, покуда он король, голым не будет никогда. Другое дело – народ.
И потому, если кому-то вдруг захочется высказаться о животрепещущей проблеме, – берите сироту.
У нас их много.
К оглавлению
Дмитрий Шабанов: Объемное слышание
Дмитрий Шабанов
Опубликовано 23 мая 2012 года
Я давно хотел написать об этом колонку, но не очень знал, как организовать текст. А сейчас решил просто реконструировать поток сознания во время интересного для меня переживания.
Начну издалека. Я писал, что изучаю гибридизацию зеленых лягушек, соучаствовал в описании Северско-Донецкого центра их разнообразия. Наша рабочая группа систематически работает в Харьковской области, а расположенные ниже по течению Северского Донца участки в Донецкой, Луганской и Ростовской областях изучаются наездами то из Харькова, то из Питера или Тамбова.
Идущий в Украине передел собственности обогатил слово «донецкие» смыслом «бандиты». С моим опытом это не согласуется: многие «донецкие», попадающие в наш университет, – разумные и приличные люди. Одна из моих дипломниц этого года, такая умница, каких вообще не бывает на свете, – из небольшого городка в Славянском (ударение на первом слоге) районе Донецкой области.
Года полтора назад, рассматривая ее родной район в Google Earth, я понял, что рядом с ее домом должны жить гибридные лягушки. На границе ареала гибриды привязаны к самым характерным своим местообитаниям – лесным озерам.
То, о чем я рассказываю, происходило здесь
Вот, снизу на фотографии из космоса – городок, откуда родом наша выпускница. Рядом – Славянская электростанция, когдатошняя всесоюзная стройка, и ее охладители. Извивающийся Северский Донец образует излучину со старицами среди леса. А почти повсюду вокруг – степь, местами утыканная терриконами. Эта территория должна быть форпостом лягушачьих гибридов.
В прошлом году моя студентка и ее парень (тоже наш студент, но из других мест) сделали все возможное и невозможное, чтобы наловить там лягушек. Увы, их выборка сплошь состояла из озерных лягушек — представителей родительского вида. Я настаивал, что гибриды там должны быть, и в этом году мы поехали под Славянск ударной группой. Наш водитель защитил диссертацию по экологической специфике разных форм лягушек, а как полевик не имеет себе равных. Когда он защищался, мы подсчитали, что в выездах за лягушками он проехал за рулем «Нивы» расстояние, большее периметра Земли. Существенная часть этих поездок была для нас совместной. Неужели мы, вооруженные лодками-фонарями-сапогами-бродовыми костюмами, а главное – опытом, не найдем гибридов?
Ловить лягушек лучше всего в темноте; у нас было две ночи и день между ними. Если бы мы наловили гибридов сразу, на вторую ночь мы бы поехали в соседний район. Увы, в первую ночь нас ожидало глубокое разочарование. Проехать в лес через понтон, видимый даже из космоса, мы не смогли – въезд перекрыт тяжелой бетонной плитой. Мы оставили машину, перешли в щедро политый дождем лес и продирались через тростниковые заросли к лесным озерам. Только озерные лягушки! Собрали небольшую выборку, переночевали у родителей выпускницы и решили сделать еще одну попытку.
С утра в объезд через тридевять земель заехали в излучину с севера, поколесили по мокрому лесу. Лес не исхожен, возможно, из-за соседства со зловещей станцией. Встретили косулю и были поражены ее смелостью: чуть отбежав, она остановилась нас рассмотреть и даже позволила мне вылезти из машины с фотоаппаратом.
Эта косуля остановила нас рядом с тем местом, которое мы искали – недалеко от нерестилища гибридных лягушек
Нашли подходящую старицу. Полезли в нее... — есть! Молодые гибриды. Ловить нелегко, взрослых почти не видели и не поймали. Продолжим ночью.
Пожарили на костре мяса и собрались возвращаться в городок возле станции, где осталась часть вещей и часть дел. За предыдущую ночь я устал, и решил не ехать, а отоспаться в лесу. Мои спутники оставили мне каремат, плащ, остатки мяса с вином и уехали; я лег и заснул.
Хотя я много езжу, в последний раз я спал на открытом воздухе, а не в палатке, в машине или в доме, пару десятилетий назад. Когда-то знакомое ощущение вновь стало непривычным.
Пока я спал, пошел дождь; я накрылся плащом, поспал еще. Дождь кончился. Я встал, поел мяса, запил вином, лег снова и особенно остро ощутил то состояние, которое мне кажется намного более естественным, чем наша повседневная жизнь. Может, так подействовал запах мокрого леса?
Вот я лежу, накрывшись плащом, в островке бора на пригорке посреди лиственного леса, и слушаю птиц. Надо мной надрывается кукушка. Будь примета справедлива, жить бы мне еще лет триста. Эта еще не закончила – к ней присоединилась другая, потом включились третья и четвертая. Сколько же жизней предстоит прожить, поверив кукушкам?
Удивительно, сколько разных звуков можно воспринимать по отдельности! Рядом зудит комар и царапает ногами по плащу какой-то жук. Надо мной – десятки птиц, среди которых выделяются кукушки, иволги, певчие дрозды. Где-то шумит ветер, вдалеке барабанят дятлы.
По шуму порхания и шелесту подстилки я понимаю, что сзади приземлилась какая-то мелкая птица. Синица? Что-то подобрала и взлетела вверх, откуда на меня упало нечто легкое. Мужская шишка сосны.
Где-то над деревьями – посвистывание крыльев: это утки пролетели к воде. Я открываю глаза и из-под края плаща вижу множество живых существ. По краю каремата ползают тли, над ними завис какой-то микроскопический наездник. Дальше – трава с жуками, муравьями, гусеницей пяденицы и пролетевшей журчалкой. За стеной травы мелькнул дрозд. Еще дальше – густой кустарник, через который протопал кто-то тяжелый – там, где мы видели кабанью тропу.
Вокруг меня идут несчетные процессы! Мое внимание разделяется на множество частей, отслеживающих то, что происходит вокруг меня, и я получаю от этого наслаждение. Наши органы чувств и мозг оказываются способны воспринимать все эти несметные движения – неким образом соучаствовать в них. Как это отличается от городского состояния, когда не хватает душевных сил на участие в разнообразной суете. Вот, еще утром (как давно это было!) я обсуждал по телефону очередные требования очередного микроначальничка, который, вместо того, чтобы с чувством собственного достоинства попросить о помощи, сразу начал с угроз тем, кто не выполнит его указаний. А сколько таких дел висит несделанными, а как далеки и нелепы они сейчас...
Городская среда примитивнее, проще. Нет-нет, в городе, конечно, идет не меньшее количество процессов, но они оказываются чужими, не вовлекающими нас. А в последние годы значительная часть нашей среды умещается в скольких-то дюймах монитора и в цепочках двусмысленных символов.
Погруженные в состояние тысячи дел, мы теряем ощущение себя самих. Хотя при этом мы забываем о конечности своей жизни, мы находимся не в состоянии бессмертия, а в беспамятной замороченности. Зато пребывание на природе, как ни сложно это объяснить, для меня тесно связывается с ощущением собственной смертности.
