Компьютерра - Журнал «Компьютерра» № 7 от 20 февраля 2007 года
Метафора наследственной информации как программы настолько въелась в сознание современных биологов и небиологов, что многим из них попросту трудно ее осознать. А что же такое организм, как не воплощение хранящегося в его генах плана? То, что использует эти гены! Наследственная информация — не истинная суть организма, а используемая им библиотека. На протяжении большей части истории жизни эта библиотека была общей для самых разных существ, и лишь потом некоторые из них завели себе изолированные «книжные шкафы».
Когда речь идет о людях или наших ближайших родственниках, высших животных, мы имеем дело с относительно изолированными видами. Каждый из них характеризуется определенной общностью генетической программы, занимая определенное место в экосистемах. Дискретность бактерий и архей носит иную природу. Она скорее связана с дискретностью возможных образов жизни, экологических ниш.
Итак, есть все основания согласиться с авторами эссе в «Nature». Мы стоим на пороге нового понимания жизни вокруг нас. Понятия организма, вида, генома, наследственной информации нуждаются в серьезном уточнении. В то же время не следует считать такой подход совсем уж новым. Это его нащупывал в своем «Космосе» Александр фон Гумбольдт, высказывал в лекции перед царской семьей Сергей Николаевич Виноградский, воплощал в теории Геи Джеймс Лавлок, пытается под именем «природоведческой микробиологии» развивать академик РАН Георгий Александрович Заварзин… Но в любом случае, развитие биологии подарит нам еще немало неожиданностей.
Как объять необъятноеМы сами являемся организмами и окружающие нас другие системы воспринимаем по аналогии с самими собой. Как ни естествен для нас такой подход, он не единственно возможный…
Позапрошлой весной автор этих строк оказался во время нереста остромордых лягушек возле небольшого нерестового водоема — пруда среди заросших дубами холмов. Были сумерки — «час меж собакой и волком». На мелководье собралось несколько тысяч самцов лягушек. В это время они преображаются благодаря ярко-голубой брачной окраске. Песня самца остромордой лягушки похожа на клокотание кипящей крупными пузырями воды. Многоголосый хор нескольких тысяч самцов сливался в невероятный гул. Этот объединенный голос тысяч особей разносился по окрестным холмам, созывая неторопливых, разбухших от икры самок…
Подходя к нерестовому котлу, самка находит себе самца и вместе с ним отметывает свою порцию икры. Те самки, которые прибывают позже других, вынуждены нереститься на сплошном поле из кладок. Часть их икринок оказывается оплодотворена молоками не «своего» самца, а других — тех, что были отцами соседних кладок. Пройдет немного времени — и из икринок выйдут головастики, ферменты вылупления которых превратят в жидкость слизистые икряные оболочки. Даже если за время их развития уровень воды в весеннем пруду упадет, разжиженная икра стечет под уклон к отступившей воде. Ну и пусть десятки тысяч особей (а головастик, как и икринка, — это особи!) обсохнут на окраинах пруда — сотни тысяч попадут в воду, где продолжат развиваться. По мере роста они будут обмениваться разнообразными химическими и физическими сигналами. При необходимости те из головастиков, которые опередят прочих, притормозят рост отстающих, чтобы снизить конкуренцию за недостающие ресурсы. В иных случаях, наоборот, рост разновозрастных и неродственных личинок окажется синхронизирован — популяция сама выберет стратегию своего оптимального развития.
Так вот, сумерки, пение лягушек и усталость сместили восприятие подошедшего к нерестовому котлу человека. Он почувствовал, что стоит не перед определенным числом организмов, а перед сущностью более высокого порядка — популяцией. Потенциально бессмертный живой объект находился на одном из ключевых этапов своего годичного цикла. Производство новых особей оправдает потери существующих, ведь только через их поток и смену и осуществляется бытие популяции. Казалось бы, человек не может быть замечен этой сущностью — он ведь находится на более низком уровне бытия, чем она. Тем не менее, когда завороженный человек приблизился к одному из нерестовых котлов, поющие лягушки испугались, замолчали и торопливо попрятались на дне. Голос популяции изменился: она заметила чужака и отреагировала на его присутствие…
Вы скажете, такой опыт переживания контакта с сущностью более высокого порядка относится к сфере интересов психиатра, а не биолога? Вы, конечно, правы. Но, поверите ли, такой опыт очень помогает представить себе популяцию единым целым, а не совокупностью отдельных особей… А вы лучше попытайтесь вообразить всепланетную общность живых организмов, связанную горизонтальным переносом генетической информации, как популяция лягушек связана совместным размножением! Удобно ли описывать и изучать эту общность, пользуясь традиционными понятиями и расхожими мыслительными штампами? Новым задачам должен соответствовать и новый способ мышления!
ГОСТИНАЯ: В Африке далеко не все ужасно
Автор: Борис Кагарлицкий
Африка редко ассоциируется у нас с передовыми технологиями. Конечно, поклонники Linux могут вспомнить Ubuntu, но это все-таки не столько африканская разработка, сколько политкорректное название, использованное прогрессивными европейскими программистами, которые не только хотят заменить коммерческий софт Windows демократичным открытым программным обеспечением, но и стараются заменить англо-американскую лексику чем-то более экзотическим. Хотя, если бы не было среди глобального коллектива разработчиков парней из Южной Африки, вряд ли кто-нибудь додумался назвать операционную систему таким странным именем.
И если Южная Африка с ее развитой инфраструктурой может претендовать на статус почти западной страны, то этого никак не скажешь про Кению, несмотря на то что по меркам континента это страна преуспевающая.
Первое, что бросилось мне в глаза, когда я приехал сюда вместе с тысячами других участников Всемирного социального форума, это провинциальность. Нет, не нищета, какую можно видеть, например, в куда более динамичной и, по общему мнению, «успешной» Индии. В Найроби все же нет сотен тысяч людей, спящих на улицах. Скорее столица Кении напоминает провинциальный российский город — вроде Липецка или Пензы, только с левосторонним движением и населенный почему-то неграми. Характерной чертой уличной толпы провинциального города для меня всегда было большое число мужчин в плохо пошитых костюмах и дешевых галстуках — именно так выглядят здесь многочисленные служащие государственных контор и частных компаний, заполняющих в рабочее время центр кенийской столицы.
Кстати, о государственных служащих: раньше вся британская администрация размещалась в одном большом здании. Сейчас его целиком занимает управление железных дорог. А рядом раскинулся целый правительственный квартал, где заседают всевозможные министерства, ведомства и управления республики. Разумеется, есть и парламент с собственным Биг Беном в стиле позднего конструктивизма.
В общем, управлением страной занимается целая армия чиновников. Впрочем, местные жители говорят, что в последнее время управлять ими стали лучше, коррупция уменьшилась до «терпимого» уровня, экономика растет, а правительство выделяет деньги на развитие сельского хозяйства, в котором все еще занято большинство граждан Кении. Здесь происходит демократизация, президентская диктатура сменилась многопартийной системой.
Большая часть жителей столицы по-прежнему живет в трущобах на окраине города. Но даже здесь чувствуется дыхание новой технологической эпохи. И дело не в том, что в Найроби появились киберкафе (с очень медленной и нестабильной связью, зато очень дешевые — примерно 60 центов за час), а компьютеры стоят в любой уважающей себя конторе. И даже не в том, что в стране выросли свои «молодые гении», computer wizards, проводящие большую часть жизни у монитора и умудряющиеся непонятно как разбогатеть к 25 годам. Главное достижение кенийского хайтека — персональный мобильный банкинг для всех, включая самых бедных.
Настоящие банковские счета здесь мало у кого имеются. Банки не особенно рвутся работать с массами полуголодных клиентов, которые в лучшем случае будут держать на счету сотню-другую долларов. Официальные денежные переводы по схемам типа Western Union слишком дороги для людей, зарабатывающих от силы 20—30 долларов в неделю. А вот мобильные телефоны есть почти у всех. Подключение почти бесплатное, трубка может быть куплена за гроши (на худой конец — подержанная). Жители трущоб, ворующие электричество, не склонны к роскоши. Но мобильный телефон стал для них такой же естественной частью образа жизни, как и для лондонцев или парижан.
Чтобы платить за телефон, вам нужно иметь счет, не так ли? На этот счет вы должны класть деньги. При желании на ваш счет деньги может положить и кто-то другой. Так происходит во всем мире. Африканцы лишь сделали один очень скромный шаг вперед: а что, если я получу возможность не только класть деньги на телефонный счет, но и снимать их?
