Эндрю Кин - Ничего личного: Как социальные сети, поисковые системы и спецслужбы используют наши персональные данные
Агрессивная машина рекламы Кремниевой долины начинает присматриваться к мировой индустрии моды в качестве объекта очередного великого разрушения. «3D-печать приживется в мире моды», — спешит заявить один из блогеров веб-сайта TechCrunch{459}. «Мода в 3D-печати: из принтера, а не с вешалки», — пишет обозреватель Guardian Элис Фишер по поводу так называемой демократизации моды, которая позволит всем нам стать дизайнерами персонализированной одежды. «Это может революционизировать сортировку одежды по размеру и разработку новых изделий в массовом производстве, — обещает Фишер. — Это также позволит начинающим лейблам производить небольшие партии одежды, чтобы избежать затоваривания, и облегчит изготовление ее по индивидуальным заказам»{460}.
Но разве в 1990-е нам не обещали точно такое же изобилие персонализированной, адаптированной под потребителя и демократизированной продукции в музыкальной индустрии? И разве не выродилась эта мечта в горькую реальность, где доминируют блокбастеры, бьет через край реклама, а отрасль вполовину урезана бесплатным и пиратским онлайновым контентом стартапов Интернета вроде Napster?
«Не перевернет ли 3D-печать индустрию моды вверх дном, подобно тому как искалечил музыкальную индустрию Napster?» — задает вопрос блогер Ребекка Хискотт на сайте Mashable{461}. Боюсь, что именно это и произойдет. Как и в звукозаписи, вся экономическая ценность моды заключается в ее интеллектуальной собственности. Если же дизайн новых моделей одежды будет, легально или нет, доступен в Интернете, так что любой желающий сможет изготовить себе персонализированные платья или рубашки на домашнем 3D-принтере, каким же образом профессиональные дизайнеры и производители одежды будут вознаграждаться за свой творческий труд? Судя по тому, что сегодня мы видим в музыкальной индустрии, их ждет печальная участь. Возможно, им придется позаимствовать бизнес-модель у Леди Гага, нашедшей в лице Doritos спонсора своих выступлений. Или, возможно, в сегодняшней селфицентричной культуре модельеры начнут раздавать свою работу бесплатно в обмен на нашу бесплатную рекламу их одежды в Интернете. В 2014 г. модный онлайновый магазин одежды ASOS запустил новую маркетинговую кампанию #AsSeenOnMe, поощряя покупателей публиковать в Instagram и Twitter селфи в одежде от ASOS. «Монетизируйте меня» — так охарактеризовала Катрина Додд, обозреватель журнала Contagious, эту рекламную стратегию, превращающую нас буквально в бесплатные модели ASOS{462}.
В мае 2014 г. я вместе с писателем-фантастом Брюсом Стерлингом выступал на конференции, организованной журналом Wired в Милане, центре высокой моды Италии. Стерлинг, отличающийся острой критикой компаний больших данных, таких как Facebook и Google, посоветовал аудитории местных дизайнеров развивать направление, которое он назвал «общедоступными предметами роскоши», как способ объехать «пункты взимания сборов» Кремниевой долины. Однако, будучи большим поклонником блистательной фантазии Стерлинга, я с трудом представляю бизнес-модель общедоступных предметов роскоши. В отличие от программного обеспечения, дизайн и творчество не могут быть жизнеспособными, если их раздавать по свободной лицензии. Предметы роскоши всегда будут, по определению, закрытой системой. Если компании Fendi, Gucci или Armani начнут раздавать свои исходные программы бесплатно, их продукция превратится в такой же не обладающий ценностью товар, как и все изобилие онлайнового контента в Интернете.
Кто, несомненно, выиграет от этой революции мейкеров 3.0, так это Кремниевая долина. Инвестор Фред Уилсон прогнозирует неизбежное появление онлайновых платформ в духе «победитель получает всё» и в стиле YouTube и Uber — таких как веб-сайт Etsy, который уже сводит вместе продавцов и покупателей товаров ручной работы, получая процент с каждой сделки. Однако, если перефразировать слова Роберта Левина, реальный конфликт в сетевой экономике мейкеров будет происходить скорее между домами моды, разрабатывающими новую одежду, и технологическими фирмами, желающими распространять продукты своего творчества — «легальным или иным образом».
«Мы стоим на пороге эпохи коллективного пользования, когда, если даже вы попытаетесь что-либо продать, мир все равно это использует бесплатно», — говорит генеральный директор MakerBot Бре Петтис по поводу «распределительной» экономики мейкеров{463}. Однако «коллективное пользование», о котором говорит Петтис, не более чем эвфемистическое название воровства, и последствия его революции мейкеров грозят еще большими разрушениями, чем предыдущие революции, уничтожившие музыкальную индустрию. В конце концов, если каждый сможет скопировать любой дизайн и производить для себя персонализированную одежду на домашних 3D-принтерах, что станется с миллионами работников, занятых в швейном производстве по всему миру? Некоторые западные либералы могут приветствовать конец «потогонного труда». Но я не уверен, что с ними согласятся миллионы людей, работающих сегодня в индустрии моды.
Апологеты «эпохи коллективного пользования», такие как Петтис, безусловно, обзовут меня луддитом. Но нет ничего постыдного в том, чтобы задаваться вопросом об экономическом воздействии новых технологий на общество. Как напоминает нам Пол Кругман в своем эссе «Симпатия к луддитам», цифровые технологии XXI в., нравится нам это или нет, вытесняют и обесценивают квалифицированную рабочую силу{464}. В качестве вдохновения для нас Кругман приводит пример ткачей Лидса, воспротивившихся в XVIII в. разрушительному воздействию механизированной технологии на их труд. Историк экономики Эрик Хобсбаум считает, что именно на этих текстильных фабриках на севере Англии зародились истоки глобальной промышленной революции. На этих же самых фабриках в начале ХХ в. мой прадед закупал шерстяные ткани, которые затем продавал портным на рынке Бервик-стрит. Именно такого рода фабрики подвергнутся радикальному «устранению посредников» в экономике мейкеров 3.0.
У моего прадеда Виктора Фалбера был племянник по имени Рубен Фалбер. Для меня он был просто дядей Рубеном, но мир помнит его совсем по другой причине. На протяжении многих лет Рубен Фалбер занимал пост заместителя генерального секретаря Коммунистической партии Великобритании и после падения Берлинской стены и распада Советского Союза был обвинен в отмывании крупных сумм наличных денег, поступавших из СССР в Великобританию для финансирования коммунистической революции{465}. Но в моих воспоминаниях Рубен Фалбер остался образованным человеком, который, используя цитаты из Маркса, объяснил мне, почему крах капитализма неизбежен.
Он любил цитировать изречение Маркса из его работы «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта»: «Люди сами делают свою историю, но они ее делают не так, как им вздумается». Тем самым дядя Рубен напоминал мне, что, возможно, существуют более могущественные исторические силы, которые управляют нашей судьбой. Но я боюсь, что 3D-печать в конечном итоге позволит нам делать то, что нам вздумается. Всё, кроме заблуждений своей истории.
Глава 7
Прозрачный человек
Министерство надзора
Если мы действительно делаем собственную историю, то кто конкретно сделал Интернет? Историк техники Джон Нотон считает, что это был инженер по телекоммуникациям Пол Бэран из корпорации RAND. Изобретатели протоколов TCP/IP Боб Кан и Винт Серф утверждают, что Интернет создали они. Другие приписывают эту честь Вэнивару Бушу, автору эссе «Как мы можем мыслить», или Дж. К. Р. Ликлайдеру, автору провидческой статьи «Симбиоз человека и компьютера», придумавшему «Межгалактическую компьютерную сеть». Любители литературы утверждают, что первым, в чьем воображении возник Интернет, был аргентинский писатель Хорхе Луис Борхес, который в своих рассказах «Библиотека Вавилона» и «Фунес памятливый» описал «бесконечные библиотеки и ничего не забывающих людей»{466}.
И потом нельзя забывать про Альберта Арнольда Гора-младшего, который в интервью Вольфу Блитцеру на канале CNN в марте 1999 г. заявил: «Заседая в Конгрессе США, я взял на себя инициативу по созданию Интернета». Если бы я получал по доллару за каждую скверную шутку на тему «Эл Гор изобрел Интернет», то, вероятно, уже стал бы соседом Тревором Трайна в «районе миллиардеров». Разумеется, Гор не изобретал Интернет, сознательно или неосознанно, но бывший вице-президент США лично сумел так хорошо нажиться на этой, по его словам, «информационной супермагистрали» — как член совета директоров Apple, консультант Google, партнер Джона Дорра и Тома Перкинса по KPCB и соучредитель CurrentTV, — что, без сомнения, может себе позволить покупку за $37 млн дома или пары домов в самом фешенебельном районе Сан-Франциско.
Но есть один политик, который, в отличие от Эла Гора, может по праву утверждать, что наткнулся на идею Интернета раньше, чем все остальные. Этот человек руководил компьютерной сетью, собиравшей в единую базу данных все сведения о каждом человеке — его образовании, состоянии здоровья и финансов, другие персональные данные. Подобно компании больших данных, такой как Google и Facebook, этот ничего не забывавший политик стремился накопить как можно больше информации о гражданах, чтобы знать их лучше, чем они самих себя. И, подобно Тиму Бернерсу-Ли, этот политик претворял в жизнь свою революционную идею в 1989-м…
