Эндрю Кин - Ничего личного: Как социальные сети, поисковые системы и спецслужбы используют наши персональные данные
«Привет, это мы!»
Разумеется, нельзя возлагать всю вину за нынешнюю эпидемию нарциссизма и вуайеризма, поразившую нашу культуру, на социальные сети наподобие Instagram. Так, в своем исследовании видные американские психологи Джин Твендж, Кит Кэмпбелл и Элиас Абужауд показывают, что наша современная одержимость публичным самовыражением имеет сложное культурное, технологическое и психологическое происхождение, корни которого ведут не только к цифровой революции{297}. Действительно, книга Кэмпбелла и Твенджа «Эпидемия нарциссизма» вышла в 2009 г., еще до того как Систрома озарило на мексиканском пляже.
Как отмечает Дэвид Брукс, сегодняшняя мода на вульгарную нескромность — это еще один фундаментальный разрыв с традициями «Великого общества»[18] (Great Society), где, в отличие от нынешних времен, преобладала культура сдержанности, отказа от привилегий и скромности. «Если вы взглянете из сегодняшнего дня на 1945-й, — замечает Брукс по поводу „экспрессивного индивидуализма“ нашей сетевой эпохи, — то увидите совершенно другую культурную эпоху, не имеющую ничего общего с нарциссизмом»{298}.
Но не одна Instagram погрязла в нарциссизме. Тем же грешат Twitter, Tumblr, Facebook и весь уходящий в бесконечность зеркально отображаемый зал прочих социальных сетей, приложений и платформ, подогревающих наше наваждение селфи. Действительно, в экономике, движимой разрушительными инновациями, доминированию Instagram уже бросили вызов новые социальные приложения, такие как WhatsApp, WeChat и Snapchat — сайт для обмена фотографиями, который в ноябре 2013 г. отклонил предложение Facebook о покупке за более чем $3 млрд наличными{299}. А к тому моменту, когда вы будете читать эту книгу, на рынке, безусловно, появятся еще более разрушительные новые продукты и компании, которые подорвут уже и нынешних подрывников в лице Snapchat, WhatsApp и WeChat.
А для нас Instagram — независимо от того, останется ли он «параллельной реальностью» для сетевого поколения или нет, — может служить наглядным символом всего скверного, что возникло в нашей цифровой культуре на протяжении последней четверти века. «Я обновляюсь, следовательно, я существую» — так я однажды полушутя сформулировал экзистенциальную дилемму, порожденную нашей одержимостью социальными медиа{300}. К сожалению, идея о том, что факт нашего существования подтверждается нашими твитами или «моментами Instagram», сегодня во многом перестала быть шуткой. Как замечает в Financial Times Гаутам Малкани по поводу селфицентричной культуры, «если у нас нет мыслей, чтобы их твитнуть, или фотографий, чтобы их запостить, мы фактически перестаем существовать»{301}. Неудивительно, что «поколению селфи», как называет обозреватель New York Times Чарльз Блоу сегодняшнюю молодежь в возрасте от 18 до 33 лет, присущ гораздо более низкий уровень доверия, чем у других поколений. Исследование, проведенное Pew Research Center в 2014 г., показало, что всего 19 % представителей поколения ближайшего будущего доверяют другим людям, по сравнению с 31 % в «поколении Х» (родившихся с 1965 по 1979 г.) и 40 % в поколении бэби-бумеров (родившихся с 1943 по 1963 г.){302}. Если уж мы не можем доверять факту собственного существования без регулярных фотоотчетов в Instagram, то кому в принципе мы можем доверять?
«Селфи в наш век социальных сетей — это новый способ посмотреть другому человеку в глаза и сказать: "Привет, это я!"», — заявил в New York Times американская кинозвезда Джеймс Франко, признавшийся в своей «зависимости» от Instagram{303}. Действительно, сегодня эти бесстыдные автопортреты — начиная от безвкусицы «богатых детишек» из Rich Kids of Instagram с их слоганом «у нас куча денег, и посмотрите, что мы вытворяем»; от безумного пристрастия к селфи на похоронах{304}; от снимков на фоне Мемориала памяти жертв Холокоста в Берлине{305}, закачиваемых в приложения для секс-знакомств; от неизбежных «селфи в Освенциме»{306}; от «девушки на мосту», умудрившейся сфотографировать себя на фоне человека, совершающего самоубийство на Бруклинском мосту в Нью-Йорке{307}, и заканчивая селфи самого Франко, которого в 2014 г. обвинили в безудержном флирте с несовершеннолетними девушками в Instagram{308}, — стали доминирующим способом самовыражения в цифровую эпоху, возможно, даже доказательством нашего бытия. Президенты, премьер-министры и даже понтифики публикуют автопортреты, сделанные на их мобильные телефоны. Так, сам папа римский Франциск разместил в Интернете «крутое селфи», по определению The Guardian{309}, внутри базилики Святого Петра.
Неудивительно, что «селфи» — определяемое как «разновидность автопортрета, заключающаяся в запечатлении самого себя при помощи смартфона или веб-камеры и предназначенная для размещения в социальных медиа» — было выбрано «Оксфордским словарем английского языка» (Oxford English Dictionary) в качестве слова года в 2013-м, поскольку за тот год частота его употребления выросла на 17 000 %{310}. И неудивительно, что почти 50 % фотографий, загружаемых в Instagram британской молодежью в возрасте 14–21 лет, составляют именно селфи. Многие из этих молодых людей пытаются таким способом материализовать свое существование{311}.
«Слишком часто нашими селфи мы вредим самим себе», — замечает Гаутам Малкани по поводу неловкой селфи-фотосессии Барака Обама и Дэвида Кэмерона на поминальной службе по Нельсону Манделе в декабре 2013 г. Но горькая правда состоит в том, что все мы — от Барака Обама до Джеймса Франко, включая остальных 150 млн попавших в зависимость от селфи пользователей социальной сети Кевина Систрома, — не только себе наносим вред канонадой снимков в стиле «Привет, это я!». «Самореклама» унижает и нас самих, и человеческий род в целом. Таков логический результат «персональной революции», которая продолжается последнюю четверть века и ведет к повсеместной деградации, когда все вокруг требуют немедленного, интимного и зацикливаются на себе.
«Привет, это мы!» — возвещает Instagram о нашем человеческом роде. И, честно говоря, лично мне совершенно не нравится то, что я вижу.
Никто не предполагал, чем все так обернется. Интернет, как обещали нам предприниматели вроде Кевина Систрома и неунывающие футуристы вроде Стивена Джонсона{312}, будет «запечатлевать мировые события» и способствовать созданию глобальной деревни, делая всех нас более восприимчивыми, прогрессивными и разумными. А такой особенно ностальгирующий футурист, он же эрудит и редактор ИТ-направления в журнале The Economist, как Том Стэндидж, даже верит, что Всемирная паутина делает нас во многом похожими на наших предков времен Древнего Рима с их активной гражданской позицией. В своей провокационной книге 2013 г. «Надпись на стене» (Writing on the Wall){313} Стэндидж заявляет, что «история себя ретвитит» и социальные сети, подобные Facebook, Twitter и Instagram, превращают нас в наследников, как он ее называет, «паутины Цицерона»{314}. Но что может быть хотя бы отдаленно общего между Цицероном и Instagram с ее «неприкрытым вуайеризмом», поощряющей нас, как замечает Алекс Уильямс в New York Times, «создавать в стиле глянцевого журнала макеты собственной жизни, словно все мы вдруг превратились в Диану Вриланд[19]?»{315} И что бы, интересно, подумал сам Цицерон, республиканец и стоик, о Rich Kids of Instagram, выставляющих фотографии подростков на собственных «феррари» («вот так рулят крутые»), принадлежащих им коллекций обуви из кожи «рептилий» или снимок девушки, по голову «утонувшей» в море своих сумочек от Chanel и Hermes?{316}
В какой-то мере Стэндидж может быть прав насчет предупреждающей надписи на стене. Если Античность действительно ретвитит себя, то именно в виде греческого мифа о Нарциссе. В своей книге 2011 г. «Пустышка»[20] (The Shallows), ставшей финалистом Пулитцеровской премии, Николас Карр категорично утверждает, что Интернет ослабляет наши память и внимание, ухудшает способность к концентрации и делает мышление более поверхностным{317}. Вполне возможно. И ведь персональная революция действительно ограничивает наши мышление и кругозор. Подобно тому как Instagram позволяет нам делать фотографии в качестве бессовестной саморекламы, поисковые системы вроде Google снабжают нас ссылками на сайты, которые подобраны таким образом, чтобы укрепить нас в наших собственных, по большей части ошибочных представлениях о мире. Элай Парайзер, бывший президент проекта MoveOn.org, называет такой эффект эхо-камеры, создаваемый персонализированными алгоритмами, «пузырем фильтров»{318}. Интернет действительно может быть деревней, говорит Парайзер, но только в ней нет ничего глобального. Это подтверждается исследованием, проведенным в 2013 г. Массачусетским технологическим институтом, которое показало, что в подавляющем большинстве соединения по Интернету и мобильным телефонам происходят в пределах 100 миль (160 км) от наших домов; а также исследованием Pew Research Center и Ратгерского университета в 2014 г., которое обнаружило, что социальные медиа в действительности подавляют дебаты между людьми с разными мнениями{319}. Но реальность Интернета, вероятно, еще более селфицентрична, чем предполагает исследование МIT. Более четверти всего времени использования смартфонов приходится на Facebook и Instagram, и бо́льшая часть веб-коммуникаций в наши дни фактически происходит в интимном радиусе ста миллиметров между нашими лицами и мобильными устройствами. Да и сама коммуникация — это миф. Истина в том, что в так называемых «социальных» сетях мы по большей части общаемся сами с собой. В своем бестселлере 2011 г. профессор МIT Шерри Тёркл называет данное состояние «одиночеством вместе». Это блестящее лаконичное определение Интернета, в котором чем более социальными мы становимся, чем чаще соединяемся, общаемся и взаимодействуем, тем более одинокими себя ощущаем.
