Роберт Кийосаки - Прежде чем начать свой бизнес
Второй армейский вертолет прекратил бой и пошел на снижение, чтобы попытаться спасти экипаж первого вертолета. Таким образом мы — единственный вертолет, вооруженный только пулеметами обычного калибра, — остались один на один предположительно с пятнадцатью неприятельскими бойцами, вооруженными автоматами, пулеметами и одним крупнокалиберным пулеметом. Мне хотелось развернуть машину и лететь куда глаза глядят. Я знал, что это был бы самый разумный шаг. Но, не желая выглядеть трусом в глазах своей команды, я твердо держал курс на то место, откуда стрелял крупнокалиберный пулемет. Мною двигало исключительно чувство напускной храбрости и бездумной надежды на то, что авось пронесет.
Теперь, когда оба армейских вертолета вышли из боя, весь огонь с земли переключился на нас. Хотя все это было очень давно, зрелище шквала настоящих очередей, направленных прямо на меня, было настолько впечатляющим, что я, как сейчас, во всех подробностях помню эту картину и свои ощущения. Да, дни учебы определенно закончились.
Мои люди прежде бывали в подобных боях, и их молчание подсказывало мне, что ситуация действительно серьезная. Как только первые очереди из крупнокалиберного пулемета замелькали рядом с нашим вертолетом, командир пулеметного расчета сначала хлопнул меня по шлему, потом схватил его и повернул мою голову так, что мы оказались лицом к лицу. Он крикнул:
— Эй, лейтенант, ты знаешь, что в этой работе самое плохое?
Покачав головой и едва шевеля губами, я промямлил:
— Нет.
Ухмыльнувшись, командир расчета, который уже второй раз вернулся воевать во Вьетнам, сказал:
— В нашей работе есть только одна проблема — нужно обязательно победить. Если ты ввязался в бой, то произойдет одно из двух: либо ты сегодня вернешься домой, либо те парни, которые внизу. Но кто-то обязательно останется здесь. Кто-то из нас должен погибнуть. И от тебя зависит, кто это будет — они или мы.
Оглянувшись на моих пулеметчиков — молодых ребят, которым было по девятнадцать-двадцать лет, — я опять нажал на кнопку внутренней связи и спросил: «Ребята, вы готовы?» Оба показали мне большие пальцы — так учили делать всех настоящих морских пехотинцев. Они были готовы. Их учили действовать согласно приказу командира независимо от того, прав ли был командир или нет. Осознание того, что их жизнь находится в моих руках, не могло улучшить состояние моего духа. Но в этот момент я перестал сосредоточиваться на себе самом и мысленно начал воспринимать всех нас как единое целое.
Внутренне я кричал сам себе: «Думай! Повернуть и бежать или вступить в бой?» И мой разум тут же начинал подбрасывать мне всякие оправдания тому, почему нам лучше немедленно повернуть назад. «Мы, — говорил он, — один-единственный вертолет. А их должно быть на любом задании по меньшей мере два. Разве в уставе есть такое правило в котором говорилось бы что мы имеем право вступать в бой, если нет второго вертолета? Мой ведущий меня оставил. У него на борту имелись ракеты. Так что никто не будет нас обвинять, если мы сейчас выйдем из боя. Мы ведь можем снизиться и оказать помощь экипажам армейских вертолетов. Да-да, давайте-ка именно этим и займемся — поможем им. Тогда нам не придется делать нашу непосредственную работу, и мы сможем оправдаться, почему мы ее не сделали. Мы не вступили в бой, потому что выполняли задачу по спасению экипажа другого вертолета. Мы решили прийти на помощь каким-то там летчикам из сухопутных войск. Это, кажется, звучит неплохо».
Затем я спросил себя: «А что, если произойдет чудо и мы победим? Что, если мы уничтожим этот крупнокалиберный пулемет и останемся в живых? Что тогда?»
Ответ был тут как тут: «Тогда всем нам могли бы дать медали за храбрость. Мы стали бы героями». «А если проиграем?»
«Мы погибнем или попадем в плен», — ответил внутренний голос.
Бросив взгляд назад, на двух юных пулеметчиков, я понял, что их жизни для меня значат гораздо больше, чем медаль на ленточке. Я не мог вот так глупо идти на риск только из бравады.
Очереди из крупнокалиберного пулемета пролетали все ближе и ближе. С каждым залпом пулеметчик на земле все точнее брал прицел. В летной школе нас учили, что тяжелый пулемет имеет большую дальность ведения огня, чем обычный пулемет, — вроде тех, что были установлены у меня на вертолете. Это означало, что он мог подбить нас еще задолго до того, как мы смогли бы подлететь к нему на расстояние выстрела из наших пулеметов. В этот момент неожиданно серия снарядов из крупнокалиберного пулемета прошла прямо перед лобовым стеклом моей кабины. Не раздумывая, я тут же сделал левый разворот и повел вертолет круто к земле, чтобы увеличить дистанцию между нами и вражеским пулеметчиком. Так как я совершенно не знал, что мне делать, я решил, что это даст мне хоть немного времени подумать. Лететь прямо на пулемет означало верную смерть. За то время, пока мой вертолет быстро пикировал в крутом вираже, я включил радио и стал посылать сигналы всякому, кто мог меня услышать: «Говорит вертолет морской пехоты „Yankee-Tango-96”. Обнаружил крупнокалиберный пулемет. Нужна немедленная помощь».
И — о счастье! Внезапно я совершенно четко и ясно услышал, как в наушниках сквозь потрескивание и помехи какой-то голос сказал: «„Yankee-Tango-96”, четыре штурмовика А-4 корпуса морской пехоты „RTB” (это означало, что они возвращаются на базу после задания) получают дополнительное задание, горючего достаточно. Дайте нам ваши координаты и ждите помощь».
Я почувствовал, какое облегчение прошло по кабине, когда я передавал по радио наши координаты летчикам реактивных штурмовиков морской пехоты. Не прошло и нескольких минут, как я заметил на горизонте четыре маленькие точки, быстро летящие над самой землей, — это к нам шла подмога. Заметив нас, командир звена самолетов радировал: «Прежде чем мы подойдем, приблизьтесь к „Charlie” и попробуйте вызвать огонь на себя. Нам нужно только увидеть трассеры, а об остальном мы позаботимся». Получив это сообщение, я повернул машину и снова направил ее в сторону крупнокалиберного пулемета. Как только он опять начал поливать нас трассирующими снарядами, я снова услышал по радио голос командира звена штурмовиков: «Цель замечена». Не прошло и пяти минут, как от этого крупнокалиберного пулемета ровным счетом ничего не осталось! Я и моя команда оказались теми парнями, которым этим вечером суждено было вернуться домой.
Другие команды — и та же боевая задача
Со мной это часто бывает: я просто тихо сижу, вспоминая и обдумывая события того дня. Хотя я и передал по радио: «Спасибо!», как только короткий бой был окончен, я до сих пор жалею о том, что так и не встретился с теми ребятами, чтобы лично пожать каждому из них руку и сказать слова благодарности. Мы служили в разных частях и базировались на разных авианосцах, но все выполняли одну и ту же боевую задачу.
Любая война ужасна. Война — это самое худшее проявление человеческой природы. Война — это такое время, когда мы используем наши самые совершенные технологии и посылаем наших самых храбрых ребят убивать наших братьев — других людей. За тот год, что я провел во Вьетнаме, я был свидетелем худших проявлений человеческой натуры, которые мне только доводилось видеть. Я видел то, чего мне хотелось бы не видеть никогда. Но я также смог мимоходом бросить взгляд на некую духовную силу, направленную на что-то такое, что выше нас, о которой я никогда не имел бы никакого понятия, если бы не пошел воевать. Когда для того, чтобы описать дружбу, которая завязывается между солдатами на войне, используют выражение «ватага братьев»[2], я всегда с интересом спрашиваю себя: может ли кто-нибудь из тех, кто не был на войне, знать, что оно означает, и испытать подобные чувства? С моей точки зрения, это духовная связь, направляющая человека к тому, что стоит выше него, — то, что называют миссией.
Когда речь идет о миссии
В наши дни считается модным рассуждать о миссии как о единственной движущей силе при создании бизнеса. После того опыта, который я получил в корпусе морской пехоты и во Вьетнаме, я чувствую, как внутри меня волной поднимается скептицизм каждый раз, когда кто-то заявляет: «Миссия моего бизнеса заключается в том-то и том-то...» Мой скептицизм тут же заставляет меня задать вопрос: что значит для него это слово «миссия» — сколько в нем от настоящей миссии, а сколько просто от слова?
Побеждает тот, кто сильнее верит в свою миссию
Однажды я летел на вертолете в районе ДМЗ — демилитаризованной зоны, — которая отделяла Северный Вьетнам от Южного. Поглядывая вниз, на бушующую подо мной резню, я обратил внимание на нечто такое, что глубоко меня задело и встревожило. Вернувшись тем вечером на авианосец, я во время разбора полетов поднял руку и спросил: «Скажите, почему вьетнамцы с их стороны сражаются ожесточеннее, чем наши? Может быть, мы боремся не на той стороне? Или, может быть, не за правое дело?»
