Джозеф Хиз - Бунт на продажу: как контркультура создает новую культуру потребления
На самом деле, если попросить группу мужчин придумать собственный идеальный свод правил свидания, то, вероятно, они выберут что-то очень похожее на правила свободной любви, которые породила сексуальная революция. Достаточно лишь посетить баню для геев, чтобы посмотреть, как мужчины организуют свою сексуальную жизнь, когда им не приходится угождать женщине. Однако все эти факторы были проигнорированы, главным образом, из-за сильного влияния контркультурного анализа: утверждалось, что женщины — это угнетаемая группа, а социальные нормы есть механизм угнетения. Посему решение заключается в отмене всех правил. Таким образом, свобода женщин стала приравниваться к свободе от социальных норм.
В конечном итоге такое уравнение стало катастрофой. Оно не только породило тягу к недостижимому идеалу абсолютной свободы, но и вызвало привычку негативно воспринимать любую поддержку реформ, которые действительно могли бы привести к ощутимым улучшениям в жизни женщин, считать ее «кооптацией» или продажностью. Как же мы до этого докатились?
* * *Отправным пунктом контркультурного анализа, возникшего в 1960-х годах, считается следующий основной вопрос: для чего нам нужны правила? Много лет назад Жан-Жак Руссо заметил, что «человек родится свободным, но повсюду он в цепях». «Цепи», о которых он сказал, это не просто государственные законы, а еще и неформальные социальные нормы и условности, управляющие каждой минутой нашей жизни, кроме сна. Идете ли вы по улице, едете ли в автобусе, беседуете с кем-то во время обеденного перерыва на работе, ваши социальные взаимодействия очень строго регламентированы. Существует четкая формула, определяющая, что вам можно и чего нельзя делать в таких-то ситуациях, какие темы можно обсуждать, какие телодвижения считаются приемлемыми, каких жестов от вас ожидают. Юмор комедийного телесериала «Зайнфельд» в основном заключается в следующем: наше внимание привлекают к следованию всем этим мелочным правилам — боязни приблизиться к собеседнику слишком близко, сказать что-то не в должной форме, ненароком подарить вещь, которая была нам подарена кем-то еще и т. д.
Почему наша жизнь так регламентирована? Почему мы не можем просто поступать по личному выбору?
Сам Руссо никогда не сомневался в том, что мы нуждаемся в определенных правилах. Единственное, что он хотел понять, какие нормы и по какому принципу считать оправданными. В каком-то смысле он принял правила как данность и всего лишь попытался оправдать их (и реформировать в случае, если оправдания не найдется). Однако контркультурный анализ ставит под вопрос само существование правил. Бунтари от контркультуры начали выдвигать гипотезу о том, что правила ничем не оправданы. Возможно, правила — это не более чем репрессивная структура. Таким образом, в 1960-х годах вопрос, мучавший Руссо, начали задавать в гораздо более радикальном варианте: зачем нам вообще нужны правила?
Совсем не случайно, что на протяжении XX столетия США служили движущей силой контркультурного мышления. В то время как европейские интеллектуалы постоянно пытались срастить контркультурную критику со старыми традициями — в частности, с марксизмом, среди американцев было гораздо больше людей, воспринимавших контркультурную идею как самостоятельную политическую программу. Это произошло отчасти потому, что контркультура хиппи разделяла многие из идей индивидуализма и свободы воли. А ведь именно благодаря этим постулатам идеология неолиберализма и свободного рынка всегда являлась основным оплотом правого крыла американской политики. Этот индивидуализм имеет глубокие корни. Безусловно, прообразом контркультурных идей послужили труды таких американских мыслителей XIX века, как Ральф Уолдо Эмерсон и Генри Торо. И Эмерсон, и Торо относились к группе, известной как новоанглийские трансценденталисты, члены которой разделяли общую веру в благую сущность природы в комбинации с всеобщим неудовлетворением ценностями цивилизации. Это были романтические индивидуалисты, которые ценили уверенность в собственных силах и испытывали презрение к массовому обществу. Как написал Торо, проведший два года в хижине на берегу Уолденского озера в полном одиночестве (хотя на самом деле его мать регулярно приносила ему еду и стирала одежду), «массы людей проживают свою жизнь, пребывая в тихом отчаянии».
Эмерсон — признанный лидер группы — возмущался обществом, которое проповедует демократию, но фактически требует послушания и соблюдения обезличивающих обычаев и традиций. Его знаменитое изречение «тупая последовательность — это жупел маленьких умишек» часто цитируется для прославления иррациональности, но оно несколько поверхностно. Эмерсон высмеивал общество, представлявшее собой своего рода «акционерную компанию, члены которой ради обеспечения хлебом каждого акционера соглашаются пожертвовать свободой и культурой едока. Главная добродетель в таком случае — конформизм. Уверенность в своих силах противна ему». По мнению Эмерсона, требование к людям быть последовательными в своих привычках и убеждениях — это просто способ использования прошлого для тирании настоящего. Уверенность в своих силах — единственный достойный ответ, и «тот, кто хочет жить по-человечески, должен быть нонконформистом».
Идеями романтического индивидуализма можно играть, занимаясь политикой как правого, так и левого толка. Правые используют эту идею для атак на «интервенции» правительства в повседневную жизнь. У них считается: когда человеку позволяют поступать по собственному усмотрению, он способен достичь лучших результатов, чем тот, кому указывают сверху. Общество самоорганизуется естественным путем. Правительство — это искусственное образование, придуманное теми, кто заинтересован в доминировании и контроле. (Эти взгляды особенно четко отражены в теории спонтанного порядка, разработанной австрийским экономистом и философом, сторонником либеральной экономики и свободного рынка Фридрихом фон Хайеком.)
Идея о том, что мы не нуждаемся в правительстве, довольно близка к идее об абсолютной ненужности правил. Этот аргумент особенно убедительно выражен в трудах писательницы и философа, апологета классического капитализма и индивидуального творчества Айн Рэнд. По мнению Рэнд, невидимая рука рынка примиряет собственные интересы с общим благом, ликвидируя, таким образом, потребность в любых правилах или ограничениях индивида. Не существует потребности ни в правительстве, ни в самоконтроле. Даже повседневные моральные ограничения рассматриваются Рэнд как еще одна система репрессивного ограничения индивидуальной свободы. Альтруизм, по мнению Рэнд, — это заговор слабых против сильных, попытка помешать тем людям, чье превосходство делает их опасными. Героев романов Рэнд обычно окружают коварные паразиты — жалкие ничтожества, полные сострадания и готовности идти на компромисс, которые стараются низвести сильных личностей до своего уровня. Однако герои в конечном итоге одерживают верх, достигая ницшеанского идеала трансценденции, т. е. выходя за пределы добра и зла. Эта полная свобода от морали воспринимается Рэнд очень серьезно. Оба ее главных героя — в романах «Источник» и «Атлант расправил плечи» — совершают то, что простые смертные называют словом «изнасилование». Однако для Рэнд эти пошлые стандарты не подходят, для нее «изнасилование» — это лишь жалкое слово, придуманное слабаками, чтобы обуздывать мощное сексуальное влечение свободного человека.
