Мартин Гилман - Дефолт, которого могло не быть
До зимы продолжалось вялое и в основном безрезультатное обсуждение денежно-кредитной политики и эффективной стерилизации валютных притоков. Россия тем временем вполне неплохо справлялась с давлением сильного платежного баланса. Сотрудники МВФ правильно прогнозировали, что такое давление будет не ослабевать, а усиливаться, но правы были и Игнатьев с Парамоновой в том, что бюджетный профицит гораздо выше ожидаемого и возросший спрос на наличные рубли это давление помогали снижать. Однако больше всего изначальный прогноз правительства (которому весьма нравился и прогноз фонда о разрыве в 3 млрд долларов) спасало то, что отток частных капиталов из страны не только продолжился (вот и вся цена российскому валютному контролю), но и значительно превзошел ожидания. То есть реальную стерилизацию осуществляли не ЦБ с Минфином, а вывозивший свои деньги за границу российский частный сектор.
Нерешенным на переговорах с фондом оставался также вопрос о реструктуризации банковской системы. Как справедливо отмечали российские власти, со времен августовского краха 1998 года и звучавших тогда мрачных прогнозов о долгосрочном ущербе для системы расчетов и даже о жизнеспособности Сбербанка акценты в этой сфере сильно сместились. Сегодня очевидно, что тогда слишком много внимания уделялось небольшому кругу крупных московских банков, словно они отражали состояние всех остальных банков в стране. К тому же, следует признать, что, исходя из опыта некоторых других стран Азии, Латинской Америки и Восточной Европы, имелась тенденция вообще сильно преувеличивать значение российской банковской системы.
Собственно банковской системы в обычном смысле в России по-настоящему не было. Еще до кризиса, в середине 1998 года, денежная масса (агрегат М2) за вычетом наличных на руках у населения и вкладов в Сбербанке составляла всего 3% ВВП. Вряд ли она могла хоть сколько-нибудь значимо влиять на макроэкономические показатели. Так что в кризисных условиях серьезная проблема российской экономики – отсутствие у населения доверия к национальной валюте – спасла, как это ни странно, положение, поскольку большинство населения, особенно вне Москвы, от прямых последствий экономического кризиса никак не пострадало [247] .
В качестве иллюстрации того, о чем идет речь, я часто привожу следующую историю. Как-то главный редактор одного российского еженедельника спросил меня, каких именно действий добивался от России МВФ. Я ему ответил: «Понимаете, вы ведь относитесь к российскому среднему классу и хотите, чтобы ваша страна была безопасной и процветающей, таким местом, где вам с вашей семьей было бы хорошо жить. Скажите мне, какую политику должны проводить ваше правительство и центральный банк, чтобы вы согласились получать зарплату в рублях (а не в долларах, как тогда было повсеместно принято), хранить ваши деньги в российском банке и вкладывать ваши сбережения в российские активы? Если вы мне объясните, что это за политика, то она, скорее всего, окажется очень близка к той, за которую выступает МВФ». Скептичный, как и все русские, Сергей ответил вполне типично: «Что бы они ни делали, я им все равно не верю. Это вас, доверчивых иностранцев, можно легко убедить…»
Именно поэтому я считал и считаю, что поворотный момент в трансформации российской экономики наступит лишь тогда, когда граждане станут держать рубли не только на повседневные расходы, но и для крупных покупок и сбережений, и когда соотношение спроса на деньги в России (измеренного как рублевая денежная масса М2) достигнет уровня центральноевропейских стран со средним доходом, то есть порядка 40% ВВП. В 2000 году, на мой взгляд, этот показатель (15,7% ВВП) все еще был слишком низким. Но с тех пор, за исключением 2004 года, когда чуть было не случился банковский кризис, он стабильно рос, параллельно происходила постепенная дедолларизация экономики, и к концу 2007 года показатель был уже на уровне примерно 37% ВВП. Само по себе это достижение впечатляет. Но все-таки стабильный средний европейский уровень еще не достигнут, и я считаю, что, пока это так, какой бы впечатляющей ни была проводимая правительством политика, низкий спрос на деньги будет означать отсутствие у россиян твердой уверенности в будущем национальной экономики. Сделанный в июле 2008 года прогноз «Ренессанс Капитала», обещавший, что спрос на деньги в целом за год вырастет на 45%, выглядел обнадеживающе.
Тем временем надежд на достижение договоренности с МВФ с каждым днем оставалось все меньше. Цены на нефть осенью держались на высоком уровне, платежный баланс России стабильно улучшался. Обосновать необходимость такой договоренности становилось все труднее, ведь финансирование фонда предоставляется на поддержание слабого платежного баланса, а не наоборот. Из-за этого становилось непонятно также, как быть с заложенной в бюджет 2001 года реструктуризацией долга Парижскому клубу. Более того, в условиях укрепления платежного баланса и при отсутствии достаточно крупного оттока капитала возникала необходимость в дополнительной корректировке путем стерилизации. Это, в свою очередь, требовало согласованности между ЦБ и Минфином, которые раньше, как уже отмечалось, и по гораздо менее важным вопросам не могли договориться между собой.
28 октября в кафе «Пушкин» мы встретились с Олегом Вьюгиным, чтобы по просьбе премьер-министра обсудить ситуацию [248] . Вьюгин хотел выяснить, насколько реально достичь договоренности с МВФ и как может развиваться ситуация с Парижским клубом. Я высказал мнение, что вероятность заключения договоренности крайне мала. Российским властям пора было это понять. Причем они могли бы выглядеть победителями, если бы заявили, что в помощи МВФ больше не нуждаются и что долги Парижскому клубу будут погашены в срок. В то время большинство моих коллег в МВФ не разделяли мою точку зрения.
Скорее всего, уже просто по инерции в середине ноября прошел еще один раунд переговоров. Конкретных результатов он не дал, и разговор в очередной раз шел в основном о макроэкономическом дисбалансе и о желательной налогово-бюджетной и денежно-кредитной политике на 2001 год. Власти вполне разумно предполагали умеренный рост валютных резервов, и потому неоправданно много времени ушло на обсуждение с Игнатьевым предполагаемой динамики платежного баланса. Тем временем истек срок действия предыдущего соглашения с МВФ (заключенного в июле 1999 года), а в принятом бюджете на 2001 год, тем не менее, так и осталась учтена реструктуризация долга Парижскому клубу.
Все не так, как надо
Неразбериха, которая царила в начале 2001 года среди чиновников, ответственных за финансовую политику, лишний раз подтвердила, что в течение всего постсоветского периода разработка экономической политики в России страдала из-за недостаточно компетентного руководства и отсутствия оперативного взаимодействия.
