Константин Сонин - Sonin.ru - Уроки экономики
Собственно, в нескольких направлениях, в которых Фелпс проделал первые, самые важные шаги, Нобелевские премии по экономике уже присуждены. Джо Стиглиц получил «нобелевку» в 2004 году, в том числе и за модель «эффективных зарплат», а ведь, будучи студентом, он наверняка читал статью Фелпса 1968 года, которая содержала эту идею в явном виде. Еще раньше, в 1976 году, был награжден Фридман — за работы, связывающие уровень ожидаемой инфляции и занятости. Лукас в 1995 году был премирован за «неоклассическую макроэкономику», то есть непосредственное развитие динамических моделей Фелпса.
И, возможно, список лауреатов — продолжателей работ Фелпса на этом не закрыт. Сверстники Лукаса, макроэкономисты миннесотской школы Том Сарджент и Нил Уоллас, премию пока не получили, хотя, возможно, их вклад был ничуть не меньше. А ждать тяжело. И вряд ли Уоллас случайно назвал своего пуделя Лукасом… Может, как и в макроэкономике, где, согласно работам Фелпса, самая лучшая инфляция — неожиданная, здесь тоже его интуиция работает: наибольший шанс получить «нобелевку» имеют те экономисты, кто ее не ждет?
Глава 7
МЕЖДУНАРОДНАЯ ТОРГОВЛЯ
Говорят, знаменитый математик и физик Станислав Улам однажды попросил еще более знаменитого экономиста Пола Самуэльсона назвать хотя бы одну верную, но нетривиальную экономическую теорию. Подумав, Самуэльсон предложил теорию сравнительного преимущества. Верную, как минимум, в ее простейшей форме — у каждой страны есть сравнительное преимущество. Даже если в одной стране все товары производятся дешевле и лучше, чем в другой, обеим странам выгоднее торговать, чем не торговать. И нетривиальную, потому что хоть кол на голове теши, большинство в это не верит. И думает, что если убрать все барьеры, мешающие международному товарообмену, то, может так оказаться, стране будет нечем торговать. Представьте, как трудно приходится экономистам, занимающимся международной торговлей: экономика международной торговли начинается, а не заканчивается принципом сравнительного преимущества…
IN VINO VERITAS — ИСТИНА В ВИНЕ!
Нет ничего интереснее, чем вспоминать детскую книжку, читая серьезную работу по экономической истории. Когда Александр Дюма описывал в книге «Двадцать лет спустя» политические события — а самые интересные из них происходят с мушкетерами в Англии, — он следовал солидным источникам: «Истории дома Стюартов» Юма, воспоминаниям кардинала де Реца и т. п., но вот при описании быта опирался, видимо, на современные ему стереотипы. Это Дюма, писавший свою бессмертную эпопею о мушкетерах в середине XIX века, вкладывал в уста своих персонажей жалобы на то, что англичане все время пьют пиво. Это были неправильные англичане! Если бы господин д'Артаньян и его друзья остановились в доме у простого англичанина, они, скорее всего, пили бы домашний сидр. Но они в основном останавливались в трактирах, и, значит, за двести лет до времени Дюма они пили все то же французское вино, что и у себя дома.
А вот через сто лет в том же трактире не привыкшим к пиву французам пришлось бы довольствоваться дрянным португальским винцом. Путь к английским потребителям великолепному французскому вину преградили торговые барьеры, воздвигнутые местными производителями пива и джина.
Таможенные тарифы на вино? Да кому какое дело до вина! Вот, например, в связи с запретом на импорт грузинского вина в 2006 году набор вин, доступных жителю нашей страны, радикально поменялся, и ничего — никакой революции это не вызвало. Однако двести-триста лет все было по-другому. Вино было чуть ли не стратегическим продуктом. Не было ни водоочистительных фильтров, ни привычки кипятить воду: в течение столетий алкоголь был едва ли не единственным гигиенически безопасным питьем. В XVII веке всего две страны — Франция и Испания производили вино, которое можно было экспортировать. Поэтому, когда в 1688 году вспыхнули войны — сначала Девятилетняя война, а потом Война за испанское наследство, англичанам понадобился новый источник алкоголя. Началась увлекательная экономическая история портвейна и торговых войн, где вместо крови лились потоки вина и пива.
ИСТОРИЯ С ЭКОНОМИКОЙ
Экономический историк становится известен именно тогда, когда его открытия противоречат принятому взгляду на какую-то эпоху и ее персонажей. Роберт Фогель просто взорвал спокойный ход дискуссии об экономическом положении негров на Юге перед американской Гражданской войной, опубликовав собранные им данные об эффективности производства и уровне жизни на плантациях80. Вместо того чтобы ввязаться в горячую, но лишенную фактической основы дискуссию о правах рабов и эффективности рабского труда, Фогель использовал данные о ценах на невольничьих аукционах и узнал, что, вопреки распространенному мнению, на Юге не ожидали ни войны, ни снижения производительности на плантациях. Если бы плантаторы ожидали неприятностей, цены на сезонную аренду рабов росли бы по сравнению с ценами на рабов — точно так же по кривой доходности современные инвесторы могут увидеть, какие риски предсказывает рынок.
Уже эти результаты были сенсацией, ведь миф об экономической обреченности плантаторского Юга давно укоренился. Когда же Фогель подсчитал количество калорий, ежедневно потреблявшихся рабами, и выяснил, что это количество выше, чем у свободных белых рабочих в северных городах, возмущение научной общественности перешло все границы. Одни бросились пересматривать свои взгляды, другие — перепроверять данные Фогеля. Так, его исходные оценки среднего количества порок, которые получал раб за год, оказались, по-видимому, заниженными. Страсти горели нешуточные: противники взглядов Фогеля или, точнее, противники того, чтобы Фогель высказывал свои взгляды, присылали ему письма с угрозами.
Конечно, не каждому историку удается попасть в центр общественной дискуссии. Многие научные революции известны лишь узкому кругу специалистов. Институционалист Дуглас Норт, получивший в 1993 году Нобелевскую премию совместно с Фогелем, в свое время перевернул общепринятое мнение о причинах резкого сокращения межатлантической торговли в XVII веке: до его работ экономисты не считали пиратство основной причиной снижения объемов торговли. До трудов Авнера Грейфа казалось, что использование теории стратегического поведения для анализа исторических данных — научная экзотика, а теперь его работы по политическому устройству Византии и средиземноморской торговле — классика.