Светлана Барсукова - Эссе о неформальной экономике, или 16 оттенков серого
Коррупционный рынок прекращения дел на стадии следствия порождает другой феномен – фиктивные дела, т. е. инсценировки преступлений, расследованных и переданных в суд. Связь между этими практиками прямая: чтобы снизить долю не доведенных до суда дел, нужно увеличить общее количество расследований. Фиктивные дела, доведенные до суда, делают статистику более презентабельной, поскольку придают прекращенным делам характер единичных эпизодов. В качестве человеческого материала используются самые бесправные и маргинальные слои общества – мигранты, бомжи. Такова механика статистики, свидетельствующей о «неотвратимости наказаний». Как говорится, не судитесь, да не судимы будете.
Селективна не только практика правоприменения, но и борьба за чистоту судейских рядов. В громких разоблачениях отдельных судей, берущих взятки, торгующих квартирами, фигурирующими в следственных материалах, и проч., ведущую роль играют внешние мотивы. Например, попытки федеральной власти указать столичному мэру, что в Мосгорсуде не все благополучно. Селективность наказания усиливает желание заручиться поддержкой начальства, что не способствует росту независимости судей.
Настораживает смелость, с которой коррупцию в судебной системе бичуют самые приближенные к власти газеты и официальные каналы. Стало быть, дано негласное разрешение на разработку этой темы. Коррупция как яркий и однозначно осуждаемый феномен выполняет роль «дымовой завесы», призванной отвлечь внимание от другого, более весомого фактора неправосудного судейства. Речь идет о страхе ослушаться власть исполнительную.
Страх непослушания, или Зависимость судебной власти от исполнительной
Единодушно признаваемый экспертами рост зависимости судей имеет множество причин. Однако основным моментом, влекущим за собой все остальное, следует признать появление субъекта, предъявляющего претензию на моноцентрический характер власти. Победив распад властных функций, свойственных 1990-м годам, исполнительная власть постепенно стала проявлять желание и демонстрировать возможность контролировать власть законодательную и судебную. В условиях отсутствия институтов, обеспечивающих разделение властей, эта тенденция не встретила отпора и стала устойчивым направлением развития страны. Частный случай зависимости судей – процедура согласования назначения федеральных судей в администрации президента (в советское время проверку проводила квалификационная коллегия судей, т. е. работала внутрикорпоративная селекция). Но этим дело не ограничивается.
Механизмы зависимости судей включают массу технических «крючков»: усилившееся влияние председателей судов на карьеру и вознаграждение судей, процедуры их аттестации, утверждения в статусе пожизненного судейства и проч. Важнейший показатель качества работы судей – число отмененных решений. Эта статистика играет решающую роль в назначении судей и продлении их полномочий. Вероятность отмененных решений, в свою очередь, зависит от сложности рассматриваемых дел. Так формируется зависимость судей от председателей судов, распределяющих дела между судьями. По сути, влияние исполнительной власти на судей опосредовано зависимостью от председателя суда, выполняющего роль передаточного ремня в этой прочно связанной конструкции. Расширение зависимости от исполнительной власти отчасти является трансформацией старой нормы «телефонного права»[80].
Управляемость судей повышается при наличии компромата. Естественными получателями компрометирующей информации являются те же председатели судов, органы прокуратуры, администрация президента – именно туда стекаются жалобы, разного рода «сигналы». Эта информация проверяется и используется в нужный момент как средство давления на судей.
Частным проявлением неразделенности властей является то, что все чаще ключевые фигуры судебной системы позволяют себе политические высказывания, тем самым подтверждая готовность трактовать букву закона в зависимости от политической целесообразности. Эта тенденция обычно сводится к интенции соблюдать «не букву, но дух» закона.
Политическая целесообразность судебного решения была продемонстрирована в «деле ЮКОСа», в ходе которого правосудию было указано на его место в сценарии исполнительной власти.
Сам М. Ходорковский так охарактеризовал ситуацию: «…в целом законы у нас нормальные, не хуже и не лучше, чем в остальных странах, а вот с правоприменением, с судами – катастрофа»[81]. И далее: «Беспредел, или, вежливо говоря, “избирательное применение закона”, в деле ЮКОСа, заключается в том, что для ЮКОСа применяется отдельное, специальное толкование закона».
Напомним, что обвинение в неуплате налогов строилось на признании ряда фирм аффилированными с ЮКОСом. Но формальных признаков аффилированности нет и быть не могло, за этим следили не самые плохие юристы. Судебное решение приняло во внимание содержание деятельности, а не ее форму. Что, кстати, и определило одобрение судебного решения широкими народными массами. Мы не будем вдаваться в дискуссию о том, почему это случилось именно с Ходорковским. Подозреваю, что правду знают только ключевые фигуры, остальные делают вид. Но, что несомненно, эта ситуация стала возможна только по мере построения «вертикали власти», по сути означающей иерархию властных ветвей. Прежде «главным интеллектуальным удовольствием» многих крупных бизнесменов был поиск «дырок в законах», демонстрация правительству его ошибок. «Дырки» вынужденно латали, злились, но поделать ничего не могли, потому что арбитраж был на страже закона, хоть и дырявого. Показателен случай с компанией ЛУКОЙЛ, которой в 2002 г. удалось отразить в арбитражном суде претензию налоговиков очень схожего содержания. Но, доказав соответствие закону, руководство ЛУКОЙЛа признало свои действия несоответствующими духу закона в его современном понимании, и все недоимки (юридически не доказанные) были перечислены государству в качестве дара[82]. Ходорковский не уловил момента, когда правила игры изменились: суд не держится за закон, если он, по мнению исполнительной власти, плох. Он за правду, за справедливость. А чем красивее лозунг, тем грязнее практика.
Но сколько бы мы ни говорили об объективных механизмах усиления зависимости судей от органов исполнительной власти, за кадром остается менее формализуемая, но более существенная примета времени. Важная новация последних лет состоит в том, что набирает силу самоцензура судей. Цензура в сравнении с самоцензурой имеет ряд преимуществ. Цензура воплощает внешнюю волю, которая воспринимается как давление и принуждение, что может вести к сопротивлению. Самоцензура является добровольным выбором индивида в предлагаемых обстоятельствах. В этом случае судья волен поступать так, как считает нужным. Но он сам выбирает те решения, которые не ведут его к конфликтам с системой. Самоцензура судей, сформированная в последние несколько лет, сводится к презумпции правоты «человека в погонах».
