Роман Петров - Реконизм. Как информационные технологии делают репутацию сильнее власти, а открытость — безопаснее приватности
Марк Твен, «Приключения Гекльберри Финна»
Многое из того, что сейчас считается естественным и правильным, на самом деле лишь рудимент или вообще, проявление «Стокгольмского синдрома»[117], когда жертва оправдывает своего мучителя, чтобы скрыть от самой себя невыносимо унизительное и болезненное реальное положение вещей. «А может быть, так надо? ...Может, именно в этом искупление, очищение, великая жертва...», вслед за Васисуалием Лоханкиным думаем мы, подвергаясь очередной «порке».
Например, мы вполне спокойно относимся к цензуре. Просто потому, что она была всегда. Но много ли существует доказательств, что свободный доступ к любой информации приносит больше вреда, чем пользы? Власть обычно стремится ограничить распространение информации, которая способна сильно осложнить её жизнь. Но ведь это не наши проблемы, правильно? Что с того, что одна шайка потеряет привилегии, а другая — приобретёт? Это важно только для них самих, но так как у них в руках мощные информационные потоки, им довольно неплохо удается пугать людей экстремизмом и сепаратизмом. Старая как мир сказка о «безопасности» и «стабильности».
Практика показывает, что спокойное обсуждение любой проблемы скорее приводит к её решению, чем запреты и цензура. Так, в Японии один из самых низких в мире показателей подростковой беременности, при этом порно продаётся на каждом углу (естественно, при этом действуют программы полового просвещения в школах). Страны, в которых можно свободно критиковать власть любого уровня, как правило, более стабильны и устойчивы. Причём этот принцип работает не только в отношении информации — неэффективны любые абсолютные запреты. Успехи в борьбе с табакокурением в развитых странах куда более заметны, чем в борьбе с нелегальными наркотиками. Катастрофический опыт «сухого закона» в США говорит о том же. Любое нежелательное явление легче поддаётся контролю, если всё на виду и есть легальная альтернатива. Невозможно победить незаконный оборот наркотиков, не создав рядом законного. Невозможно контролировать распространение информации, если запрещено даже рот раскрыть.
Преступление и наказание
Пристрастие к запретам и табу — очередной атавизм из тех времён, когда словам придавалось магическое значение, когда люди ещё не вполне понимали разницу между предметом и словом, который это слово обозначает. Наши предки боялись произносить названия опасных животных, веря, что они могут прийти, услышав своё имя. Сегодня вместо змей и медведей у нас наркотики, детская порнография и экстремизм.
Власть имущие создают очередные комитеты по защите общественной морали и списки запрещённых к распространению материалов так же как древние шаманы следили за соблюдением табу. Эффективность таких мер не просто нулевая, она отрицательная — запретный плод сладок. Плюс «побочный эффект» в виде огромного количества «преступников», нарушающих бессмысленные запреты. А может это не побочный, а основной эффект? Всё-таки нынешние вожди не так наивны как шаманы древности. Очень удобно, когда почти любого есть за что прижать к ногтю, правда?
В прозрачном обществе свободная циркуляция любой информации подразумевается по определению. Но так как прозрачность взаимная, сам факт запроса, например, рецептов изготовления взрывчатки, тоже не скроешь. Таким образом, опасная информация надёжно охраняет саму себя. Тот, кому эта информация нужна по вполне законным причинам, или вообще просто так, из праздного любопытства, получит её без проблем. А потенциальный террорист будет держаться от неё подальше — зачем оставлять такой след? Естественным последствием доступа к такой информации станет невозможность ею безнаказанно злоупотребить. И зачем тогда нужны запреты?
Тот же самый механизм применим в более широком контексте преступности вообще. Общепринятая практика борьбы с преступностью сегодня — запреты и наказания. Но наказание не исправляет содеянного. Наказание не предупреждает повторение содеянного. Наказание не воспитывает наказываемого. На исполнение наказания расходуются серьезные ресурсы.
Власть использует наказания не как средство управления, а как средство коммуникации, самовыражения. Как маленький ребенок, если его попросить: покажи руками, как сильно ты расстроен, — он раздвинет руки во всю ширь. Мы живем в обществе, оценивающем степень неприятия проступка «по-научному», в цифрах: «от 8 до 15 с конфискацией». И нам кажется это уместным и справедливым.
Отмотаем историю на 500 лет назад и вспомним некоторые архаичные системы права. Например, считалось нормальным отомстить владельцу осла, если этот осел, будучи взят напрокат или даже украден, сбросил наездника или убил его копытом. Как вам применение такой нормы сегодня, скажем, выставить иск лизинговой компании за то, что взятый в лизинг экскаватор задел ЛЭП и убил водителя?
Смешно, нелепо? Так вот, наказывать — тоже нелепо. Ни штрафы внутри компании, ни тюрьма в обществе не решают главных задач: ликвидация последствий, искреннее раскаяние и недопущение в будущем. Основной смысл наказания — эмоциональная демонстрация и ничего больше! Ведь наказание сосредотачивает наказанного на избегании наказания в следующий раз, а не на не совершении проступка. Оно озлобляет, и человек начинает вынашивать (как правило, умозрительно) планы мести. Ни о какой лояльности к тем, кто его наказал, речь идти уже не может. Наказание не вызывает ни доверия, ни уважения как у наказываемого, так и у наказывающего, выстраивает враждебную антагонистическую среду, заставляет человека внушать себе, что это «он такой плохой», вместо совсем других, необходимых в данном случае внушений. Наказание не заставляет думать об искуплении проступка. Наказываемый, наоборот, считает, что раз его наказали, то он заплатил за проступок и больше не раскаивается. То есть заплатил и волен повторить. Кроме того, система, в которой применимы наказания, требует постоянного внешнего контроля.
Так почему же у нас так популярно наказывать? Почему руководители штрафуют подчиненных, заставляют их писать объяснительные, сочиняют выговоры? Почему вся наша система борьбы с преступностью основана на применении наказаний? Или она именно потому и существует, что сама себе работу создает? Или «так здесь заведено»?
Полная взаимная прозрачность даёт куда более действенные механизмы борьбы с преступностью. Прежде всего, она затрудняет совершение преступлений вплоть до практически полной невозможности. Когда везде камеры, сканеры и датчики, когда «все ходы записаны», мелкая кража становится сложнее ограбления банка. Если ты что-то взял на полке супермаркета — стоимость спишется с твоего счета автоматически. Можно ли думать о воровстве в условиях, когда воровать нечего, неоткуда и не у кого?
Конечно, можно возразить, что невозможность преступления — чисто внешний фактор, и, в отличие от моральных запретов или страха наказания, не может дать гарантии того, что человек не стырит что-либо, как только будет уверен, что за ним никто не следит. Но так ли это? На «Диком Западе», где было много места, чтобы спрятаться, и мало полиции, убийцы и грабители чувствовали себя вполне комфортно. Убить могли буквально за пригоршню долларов. Сегодня совершить убийство и уйти от наказания намного труднее. И что, современный человек более кровожаден? Наоборот — мы отвыкли от убийств. Цивилизованному человеку просто не приходит в голову применить насилие там, где герой вестерна уже давно выхватил бы револьвер. Почему в будущем должно быть иначе? Отсутствие примеров преступных действий с самого детства — лучшая защита от преступности.
Теория разбитых окон — теория, сформулированная Джеймсом Уилсоном и Джорджем Келлингом в 1982 году[118]. Согласно данной теории, если кто-то разбил стекло в доме, и никто не вставил новое, то вскоре ни одного целого окна в этом доме не останется, а потом начнется мародёрство. Иными словами, явные признаки беспорядка и несоблюдения людьми принятых норм поведения провоцируют окружающих тоже забыть о правилах. В результате возникающей цепной реакции «приличный» городской район может быстро превратиться в клоаку, где людям страшно выходить на улицу.
Теория нашла широкое применение на практике — сначала в Нью-Йорке, а затем и во многих других городах США, Европы, Южной Африки, Индонезии и т.д. Тщательно следя за чистотой улиц и смывая граффити со стен, нью-йоркские власти не только приучили граждан вести себя культурнее, но и добились значительного снижения преступности в городе[119].
Социологи Гронингенского университета (Нидерланды) провели серию экспериментов по проверке истинности теории разбитых окон[120]. Первый эксперимент проводили на улице, где много магазинов, у стены дома, где гронингенцы, приезжая за покупками, паркуют свои велосипеды. У этой стены стоял яркий, бросающийся в глаза знак, запрещающий рисовать на стенах. Сначала стена была чистой. Экспериментаторы повесили на руль каждого велосипеда бумажку со словами «Желаем всем счастливых праздников!» и логотипом несуществующего магазина спортивных товаров. На улице не было урн, поэтому человек мог либо бросить бумажку на землю, либо повесить на другой велосипед, либо взять с собой, чтобы выбросить позже. Первые два варианта рассматривались как нарушение принятых норм, третий — как их соблюдение.
