Виктор Геращенко - Нет дефолту! Работа над ошибками
— При Путине из Центробанка вы добровольно ушли?
— Там было дело так. В 2002 году я пришел к этому, к Сечину. У меня с ним были прекрасные отношения, потом они по «ЮКОСу» испортились, но тогда были прекрасные. Я ему говорю: «Игорь Иванович, вы знаете, у меня осенью будет 4 года в Центробанке. Я не знаю, какие там мысли у начальства, но вот я бы не хотел оставаться». Сечин говорит: «Ты что, ох…л?». Я говорю: «Я не ох…л, у меня диабет, и врачи говорят — меняй работу. Вы выберите момент, когда у Путина будет хорошее настроение, и поговорите с ним обо мне». В феврале Путин собирал какое-то совещание по юбилею Ленинграда и тысячелетию Казани, и после совещания некоторым говорит: останься, останься, останься. И мне тоже сказал остаться и потом тоже говорит: «Ты что, ох…л? Ты что, к какому-то олигарху собрался?»
— Он на «ты» с вами?
— А мы знали друг друга еще с Ленинграда, когда мы строили там вычислительный центр, он бегал в помощниках у Собчака, и тот ему сказал мне помогать. И вот он спросил про олигарха, я говорю: «Ну как, я три года работал в Международном московском банке и, видимо, пойду туда, мне там 12 тысяч долларов в месяц платили, я тогда все свои бытовые проблемы решил». Надо, говорю, выбрать нового председателя до сентября, а то вдруг не подойдет. Ну, договорились, что в мае решим. Через месяц какое-то совещание, и Путин говорит: а чего тянуть, давайте сейчас и решим.
— Игнатьева тогда взяли?
— Фамилии не было. Я сказал — вы когда определитесь, вы мне за неделю до этого скажите. Что я ухожу, знает только моя жена. А через какое-то время — еду из Госдумы, и мне звонит Орлов и говорит, что слышал по радио, что я ухожу, и вместо меня Игнатьев. Я думаю, сука Кудрин, не мог мне, что ли, сказать? Сидел же рядом только что. Приезжаю к себе, секретарь говорит: Путин звонил. Перезваниваю, он говорит: вот я подписал. Я говорю: «Да я уже слышал, спасибо, но, Владимир Владимирович, вы же обещали мне хотя бы за день сказать». Он: «Ой, ты знаешь, я эти дни был так занят, забыл». И спросил: «Ну а что, тебе Игнатьев не нравится?». Я говорю: «Нет». «А почему?». Объясняю: он когда был в Минфине замом, у Касьянова, потом у Кудрина, он всегда отмалчивался. У него нет позиции. Он же и сейчас молчит все эти годы. Я понимаю, человек осторожный, жизнь его научила. Но он ведь просто не умеет ничего решать.
— Если бы сейчас вас позвали в Кремль и сказали: Виктор Владимирович, экономика рушится, спасайте — вы бы что им там посоветовали?
— А я же уже советовал Горбачеву, и Рыжкову Николаю Ивановичу. Как раз экономика рушилась, и я советовал, говорил им: не изобретайте велосипед, учитесь у Рузвельта, он в еще более сложной обстановке страну спас.
— Ну погодите, Рузвельт спас страну после биржевого кризиса, а не после 70 лет социализма.
— При чем здесь социализм, проблема была одна и та же. Я говорил — нужно строить инфраструктуру и создавать рабочие места, настоящие, а не те, которые были. Безработица в Советском Союзе была чудовищная, хотя все делали вид, что работали. Нужно было переориентироваться на это, нужен был «новый курс». И сейчас нужен. Инфраструктура и рабочие места.
— Многим проще уехать туда, где инфраструктура уже есть.
— Я туда ездил еще задолго до вашего рождения. Когда вообще никто никуда не ездил. Ну, увидел, что вместо коньяка можно пить виски. Что дальше? Это вредная иллюзия, что можно куда-то уехать и тем самым решить все проблемы.
— Я вообще не удивлюсь, если лет через двести вас будут считать слишком западным человеком, а не советским чиновником.
— Это потому, что у меня жизнь сложилась очень удачно благодаря многим обстоятельствам. Во-первых, у меня родители простого происхождения. Мать у меня была костромская из-под Галича, деревня Акулинино, это была такая благополучная деревня: хотя занимались там скотоводством, но дома все в деревне были двухэтажные. А отец до революции успел даже в гимназию походить, два класса отучился, а потом поехал учиться в Ленинград, в Политехнический институт имени Калинина, там был экономический факультет.
— Вы же все равно потом были номенклатурной семьей: отец — член правления Госбанка. Пайки там всякие, спецраспределители.
— Паек у него, конечно, был, но когда сейчас Сванидзе разглагольствует, он не понимает простую вещь — это не было какое-то фантастическое изобилие. У меня отца забрали в МИД, когда там сделали экономический отдел, он часто бывал на всяких конференциях, отсутствовал, и мать с его карточкой или талоном ездила в Дом на набережной, где давали паек. Она ездила с судками — один для супа, другой для второго плюс компот, колбаса и сыр какой-то. Привозила этот паек домой, и еды хватало только вот нам с братом и сестре. А себе и сестрам старшим она варила из того, что удавалось достать на рынке или еще где. Так что насчет изобилия все вранье. Секретари ЦК или генералы, наверное, получали паек другого размера, но их мало было таких. Да, была прикормка. Я когда стал зампредом Госбанка в 1983 году, мне тоже стали давать эти карточки — Хрущев их ни хрена не отменил, их отменил только Горбачев.
— Вы себя считали по тем временам золотой молодежью какой-нибудь?
— Мы учились в нормальной школе. Жили в доме на углу Новослободской и Бутырского Вала, где к дореволюционному дому надстроили пятый говенный этаж для сотрудников Госбанка, он потом обвалился. И у нас в доме в основном жили работники, которые на улице Марины Расковой работали, на заводе, который производил авиационные двигатели. У нас полно было ребят, которые жили в бараках — была линия бараков от Белорусского вокзала до Каланчевки. Мы туда ходили в футбол играть. То есть у нас в семье все было просто, и когда отец приезжал из командировки и привозил какие-то вещи… Однажды привез шорты и курточку какую-то светлую, мать нас одевала в это, а потом в футбол с ребятами поскользнешься, и отец ругал мать: «Я ж тебе говорил, не давай им новое». В пионерлагеря не ездили, только однажды после шестого класса за деньги родителей съездили в «Артек» — я там первый раз обгорел и с тех пор стараюсь не загорать, кожа у меня такая. Какого-то такого выкобенивания не было. Я был в восьмом классе, когда вышел фельетон «Плесень» (фельетон, описывающий судебный процесс против стиляг, опубликован в «Комсомольской правде» 19 ноября 1953 года. — Прим. ред.). Пришла председательница родительского комитета, такая баба противная, устроила собрание по этому поводу. Нам до жопы эта тема была — ну ходят в бар какой-то, пляски какие-то, рок-н-ролл, прически — ну и хер с ними, больше денег парикмахеры заработают. Мы понимали, что осуждают чего-то, но нас это не касалось. А после того, как Сталин умер и до Венгрии (имеются в виду венгерские события 1956-го. — Прим. ред.) не глушили радио — ни «Голос Америки», ни Би-би-си, все можно было слушать. Я к семинарам всегда готовился под двухчасовую передачу «Голоса Америки» на английском языке, два часа подряд передавали джаз. Пол Анка, Элвис Пресли — это мне не нравилось, нравился классический джаз — и Гудман, и Миллер.
— Хорошо, потом вы стали топ-менеджером советских загранбанков, жили в Ливане и в Лондоне. КГБ с вами как-то работал?
— Во-первых, КГБ никогда не разрешали вмешиваться в загранбанки. Потому что совзагранбанки — они были как форточки, особенно в послевоенные годы. Как пробились страны Восточной Европы на кредитный рынок? Моснарбанк и Эйробанк их кредитовали. Работали на silent participation — молчаливое участие с местными банками, которые через нас лезли сюда. И поэтому было интересно работать. И когда в 1965 году начались переговоры о долгосрочных кредитах, их нам стали давать, потому что у загранбанков репутация уже была. И КГБ не лез. Был единственный случай, я был в Лондоне тогда, когда мне сказали, что вам придет шифротелеграмма, и такой-то мужик, не англичанин, придет, и вы ему заплатите два с половиной миллиона фунтов наличными. И вот он пришел, и у нас два директора англичане — стоят, удивляются: «Что за операция? Мы же не кредитовали никого». А потом еще Гордиевский написал, что они ходили к нашему парнишке, который издавал банковский бюллетень на английском и на русском, и на этом основании его включили в список людей, которые работали на КГБ. Мы были уверены, что он на КГБ не работает, но все равно быстро его в Вену убрали. А в КГБ было свое валютное управление.
— Шпионам деньги выдавали?
— Было три наличных кассы. Касса Госбанка — доллары, фунты, марки и швейцарские франки. Была еще касса ЦК КПСС, они время от времени брали у нас эти деньги и, насколько я понимаю, самолетом потом отправляли в наши посольства в страны, в которых компартии были не вполне легитимные. Лимит покупки валюты ЦК был небольшой. Рублей у них было до хрена, а валюты мало.
