Василий Галин - Тупик либерализма. Как начинаются войны
Результатами версальского раздела мира осталась недовольна не только Германия, но и другие не менее могущественные страны, отмечал В. Ленин: «Япония и Америка крайне обижены при теперешнем разделе колоний, и которые усилились за последние полвека неизмеримо быстрее, чем отсталая, монархическая, начавшая гнить от старости Европа»{328}. Япония и Америка уже прошли период индустриализации, и им были жизненно необходимы новые рынки сбыта и сырья, а они все уже давно были поделены между великими европейскими колониальными державами. Версальский передел мира в пользу старых европейских колониальных империй не только не погасил возникшие непримиримые противоречия, а наоборот, подстегнул их. Борьба за новый передел мира становилась объективной неизбежностью…
СВОБОДА МОРЕЙ
Термин «свобода морей» был введен Хаузом в 1915 г., для обоснования свободы торговли с воюющими странами (принесшей США баснословные прибыли)[45]. Под «свободой морей» понималось: право свободной торговли нейтральных стран во время войны, помехи которой «привели к таким трениям между Соединенными Штатами и союзниками в 1915 и 1916 гг.»; ликвидацию контрабанды и «признание неприкосновенности частной собственности в открытом море»{329}. Ограничение на трактовку термина было наложено Хаузом в 1919 г. связи с планами создания Лиги Наций, которая получила право закрывать мореходные пути в случае всеобщей войны. «Свобода морей» теперь распространялась только на ограниченные войны, не связанные с нарушением международного права.
Американская декларация буквально взорвала Ллойд Джорджа: «Этот пункт… мы не можем принять ни при каких условиях; это значит лишиться мощного средства блокады; Германия была сломлена блокадой почти в такой же мере, как и военными методами; и если бы это мощное средство было отдано Лиге Наций, а Великобритания дралась бы не на жизнь, а на смерть, то никакая Лига Наций не смогла бы помешать ей защищаться. Это мощное средство помешало Германии получать каучук, хлопок и продовольствие через Голландию и скандинавские страны. Поэтому мое мнение таково: прежде чем я соглашусь лишиться этого мощного средства, я хотел бы увидеть организованной эту Лигу Наций. Если Лига Наций представляет собою реальность, я готов обсуждать этот вопрос»{330}. «Да, — вмешался Клемансо, — я не могу понять смысла этой доктрины (свободы морей). При существовании свободы морей война не была бы войной»{331}. «Вопрос о «свободе морей» едва не расколол конференцию», — писал У. Уайзмэн{332}.
Однако «необходимость достигнуть какого-то соглашения по этому пункту с англичанами, — считал Хауз, — преобладала над всеми прочими политическими вопросами, кроме вопроса о Лиге Наций»{333}. Не случайно представитель американского президента предупредил «англичан, что существующие условия морского права несут в себе опасность взрыва»{334}. И Вильсон действительно предъявил ультиматум: «Я не могу согласиться принять участие в переговорах о мире, который не включал бы свободы морей, ибо мы обязались воевать не только с прусским милитаризмом, но и с милитаризмом вообще»{335}. Вильсон уполномочил Хауза заявить, что если они этого не примут, то могут: «наверняка рассчитывать, что мы используем наше наличное оборудование для постройки сильнейшего флота, допускаемого нашими ресурсами, чего наш народ давно жаждет»{336}.
В ответ Ллойд Джордж «сказал, что Великобритания истратит все до последней гинеи, чтобы сохранить превосходство своего флота над флотом Соединенных Штатов или любой другой державы, и что в Англии ни один министр, который занял бы иную позицию, не смог бы остаться у власти…»{337}. Но в начале XX века, грозный рык некогда самой великой державы мира означал уже только слова… Хауз вполне отдавал себе в этом отчет: «Если англичане не будут осторожны, они навлекут на себя неприязнь всего мира… Я не верю, чтобы Соединенные Штаты и другие страны согласились предоставить Великобритании полное господство на морях, равно как Германии — господство на суше, и чем скорее англичане это поймут, тем для них будет лучше; более того, наш народ, если ему бросят вызов, построит флот и будет содержать армию еще большую, чем у них. У нас больше денег, у нас больше людей, и наши природные богатства гораздо более велики. Такая программа в Америке будет популярна, и если только Англия даст повод, то остальное доделает уже сам народ»{338}.
От ультиматумов Хауз перешел к открытым угрозам: «Мы никогда не согласимся на то, что бы англичане настолько усилили свой флот; если бы это произошло, то, несомненно, привело бы к англо-американскому соперничеству в строительстве флота»{339}; «вмешательство англичан в американскую торговлю в случае новой войны бросит Соединенные Штаты в объятия врага Великобритании, кто бы он ни был»{340}; рано или поздно США и Англия придут «к столкновению, если не будет достигнуто соглашение о законах, регулирующих мореходство»{341}.
Напряжение между странами достигло пика. Хауз вспоминал: «Почти тотчас по приезде в Англию я обнаружил неприязнь к Соединенным Штатам. Англичане, как всегда, сердечны и гостеприимны к каждому американцу в отдельности, но в целом они нас не любят… отношения между этими двумя странами начинают приобретать такой же характер, как отношения между Англией и Германией перед войной… Благодаря своей промышленности и организации Германия становилась первой державой в мире, но она утратила все из-за своей самонадеянности и недостаточного политического благоразумия. Кто же повторит эту колоссальную ошибку: Великобритания или Соединенные Штаты?»{342}.
В Великобритании лишь немногие признавали бессмысленность противостояния с американцами. Среди них был бывший министр иностранных дел Э. Грэй: «Ни при каких обстоятельствах Великобритания не станет строить флот для противопоставления Соединенным Штатам… В то же время Англия сохраняет за собой полное право строить флот против любой европейской державы и в любом объеме, который она сочтет необходимым…» Грэй, представлявший либеральные круги, обосновывал свои взгляды, во-первых, тем, что война между США и Великобританией невозможна, во-вторых, США всегда могут построить кораблей больше, чем Великобритания». Грэй добавлял: «Вас, может быть, удивит, что я не принимаю в расчет Лигу Наций в качестве профилактического средства не только в отношении затруднений с Великобританией, но и как помеху на пути морских вооружений. Я рассматриваю Лигу как величайшую надежду на мирное решение всех этих мучительных международных споров, но мы должны признать, что между настоящим временем и тем днем, когда Лига докажет, что она является тем средством, на которое мы рассчитываем, лежит дистанция огромного размера»{343}.
Что касается Ллойд Джорджа, то когда он наконец согласился было пойти на встречу американцам, США отказались от вхождения в Лигу Наций. В. Вильсон был вынужден снять вопрос «свободы морей» с повестки дня конференции. Но даже ратифицируй конгресс США вступление своей страны в Лигу Наций, правоприменение принципа «свободы морей» оставалось бы под вопросом. Ведь тот же Хауз утверждал, что «при том положении, какое создалось во всем мире в 1914 г., война между Францией и Германией (т.е. Первая мировая война) сама по себе не являлась нарушением международного права»{344}. Таким образом, принцип «свободы морей» превращался в правовое оправдание бизнеса построенного войне и гибели сотен тысяч, миллионов людей.
Конфликт затух, но остался неразрешенным, а за ним стояли многомиллиардные прибыли крупнейших компаний «нейтральных» стран. Деньги не терпят преград и борьба рано или поздно должна была неизбежно вспыхнуть вновь…
БРАТСТВО И МИР ВЕРСАЛЯ
Договор не включает никаких положений, которые бы обеспечивали экономическое восстановление Европы, ничего, что бы сделало побежденные центральные державы хорошими соседями, что обеспечило бы стабильность новых государств и восстановление России; он не способствует созданию экономического сотрудничества самих союзников…
Дж.М. Кейнс{345}В дальнейшем я не буду различать плоды войны, которые неизбежны, и несчастья мира, которые можно было бы предотвратить.
Дж. М. Кейнс{346}Наиболее полная победа, когда либо выигранная силой оружия, не разрешила европейской проблемы и не устранила опасностей, вызвавших войну.
У. Черчилль{347}«Версальский договор не был несправедлив по отношению к Германии и не является причиной нищеты и отчаяния… Беда была не в том, что договор был так уж невыносим для Германии, а в том, что державы-победительницы позволили Германии нарушить ряд его важнейших требований», — утверждал один из апостолов либерализма Л. Мизес{348}.
