Василий Галин - Политэкономия войны. Как Америка стала мировым лидером
Данный факт признавали и сами делегаты съезда чехословацкого корпуса[29]; в своем заявлении они протестовали против того, чтобы чехословацкое войско «употреблялось для полицейской службы, подавления забастовок, чтобы от имени республики принуждалось сжигать деревни, убивать мирных жителей…»{278}. Делегат съезда А. Кучера особо подчеркивал: «За кровь, которая в настоящее время льется на необозримом братоубийственном поле битвы в России, чехословаки несут наибольшую ответственность, за эту кровь должно отвечать чехословацкое войско…»{279}. Другой легионер Ф. Галас заявлял, что: «сибирская экспедиция останется самым грязным пятном в истории чешского народа»[30].{280}
Американцы, наряду с союзниками, выступили не только в роли спонсоров и вдохновителей гражданской войны в России, но и сами принимали в ней непосредственное участие. Именно американский президент, по мнению английского писателя П. Флеминга, нес ответственность за начало интервенции в Сибири: «Америка первой решилась послать свои войска в Сибирь, все остальные союзники тут же последовали ее примеру»{281}. О последствиях интервенции вспоминал генерал Гревс, возглавлявший в то время американские войска в Сибири: «Жестокости, совершенные над населением, были бы невозможны, если бы в Сибири не было союзнических войск»{282}. Под прикрытием союзнических войск отмечал В. Гревс: «В Восточной Сибири, совершались ужасные убийства, но совершались они не большевиками, как это обычно думали. Я не ошибусь, если скажу, что в Восточной Сибири на каждого человека, убитого большевиками, приходилось 100 человек, убитых антибольшевистскими элементами»{283}.
Кроме Сибири союзные войска с американским контингентом были высажены на Севере России. Участник тех событий американский генерал У. Ричардсон вспоминал: «Мир никогда не был заключен с Россией, и никогда не могло быть мира в сердцах русского населения на Ваге и Двине, которое видело свое жалкое имущество конфискованным в связи с «дружественной интервенцией», свои домики в пламени и себя самого изгнанным из жилищ, чтобы искать приюта в бесконечных снежных просторах. Дружественная интервенция? Слишком очевидна была ее цель там, на месте, в Архангельске, в то время как государственные люди, заседавшие в Париже, тщетно пытались найти достойные объяснения этой постыдной войне. По их словам, военная необходимость требовала того, чтобы далекие мирные хижины на Двине были разрушены. А солдаты, не будучи от природы столь жестокими людьми, должны были следовать этому призыву — разрушать…»{284} «.Когда последний американский батальон уходил из Архангельска, — констатировал американский генерал, — ни один солдат не имел даже смутного представления о том, за что он сражался, почему он уходит теперь… Война Америки с Россией даже не была войной. Это была преступная затея, так как она не получила санкции американского народа»{285}.
Разгром интервентов и белых на Севере и Юге России, в Сибири и Дальнем Востоке, не охладил пыл «защитников Свободы». На этот раз за дело должна была взяться Польша. Для этого союзники поставили Польше тысячи орудий и пулеметов, сотни тысяч винтовок, сотни самолетов и бронемашин, миллионы патронов и комплектов обмундирования…»{286}. «В феврале 1920 г. в Польшу прибыло 1100 вагонов американских военных материалов… после польского нападения на Советскую Украину… госдепартамент одобрил размещение в США польского займа в 50 млн. долларов, хотя к тому времени Польша уже задолжала Америке 72 млн. долларов за материалы, купленные у военного министерства»{287}.
Историк М. Мельтюхов приводит массовые примеры методов войны армии «страны, называвшей себя бастионом христианской цивилизации в борьбе против большевизма и вообще «восточного варварства»», страны по У. Черчиллю, «Свободы и славы Европы»{288}. Будущий министр иностранных дел Польши в 1930-е годы Ю. Бек рассказывал своему отцу — вице-министру внутренних дел: «В деревнях мы убивали всех поголовно и все сжигали при малейшем подозрении в неискренности»… По свидетельству представителя польской администрации на оккупированных территориях — М. Коссаковского, убить или замучить большевика не считалось грехом. Один офицер «десятками стрелял людей только за то, что были бедно одеты и выглядели, как большевики… этих людей грабили, секли плетьми из колючей проволоки, прижигали раскаленным железом…»{289}. «В Ровно поляки расстреляли более 3 тыс. мирных жителей… За отказ населения дать продовольствие были полностью сожжены деревни Ивановцы, Куча, Собачи, Яблуновка, Новая Гребля, Мельничи, Кирилловка и др. Жителей этих деревень расстреляли из пулеметов…»{290}.
Интервенты терроризировали уже доведенную тремя годами Первой мировой до банкротства Россию еще четыре года. В период гражданской войны погибло около 8 млн. человек, что было сопоставимо с совокупными потерями всех стран, принимавших участие в Первой мировой войне вместе взятых. За 7 лет непрерывной тотальной войны Россия была полностью разорена и радикализована[31]. Но конечно если бы не эти варвары большевики…, а так, что поделаешь за демократию порой приходится платить большую цену.
Но союзническая интервенция в Россию, как раз и противоречила всем принципам демократии, вернее это была война против демократии. Об этом еще 1 июня 1918 г. писал своему послу в России консул США в Архангельске Коул: «Интервенция будет противоречить всем нашим обещаниям, которые были даны русскому народу с 26 октября 1917года… Мы потеряем моральное превосходство над Германией, которое везде для нас является источником силы, поскольку мы опустимся до методов Германии, а именно — интервенции и силы…». «Те самые люди, которые сейчас молятся о том, чтобы наши штыки восстановили их власть, сделали даже больше, чем большевики, чтобы разрушить Русский фронт и общее дело союзников в России. Они в большей степени, чем большевики, несут ответственность за сегодняшние ужасные сражения во Франции. Большевики не губили армию. Они просто воспользовались ее крушением, чтобы захватить власть. Эсеровская, меньшевистская и кадетская «интеллигенция» никогда не будет править в России. Их место у дымящегося самовара, а не в залах правительства. Их приглашение вступить в Россию не исходит от русского народа. Сегодня, как и год назад, они неправильно судят о его настроении… Мы продадим наше право первородства в России за чашку похлебки… Мы в лучшей степени сможем установить дружеские отношения в России, торгуя сахаром, обувью, рыболовными сетями и машинами, чем введением туда двухсот — пятисоттысячного войска…»{291}.
Никто не сделал больше для радикализации власти в России, чем интервенты. Именно интервенты сделали большевиков «большевиками» и установили их диктатуру. Инстинкт самосохранения общества требует его мобилизации в трудные периоды ради выживания. Интервенты несли собой внешнюю угрозу русскому обществу, и оно встало за тех, в ком видело единственную силу способную противостоять ей. Большевики победили многократно превосходящего их по экономической и военной мощи противника, только потому, что за ними стояло большинство русского народа. Но тотальная война требует тотальной мобилизации. Чем жестче и длительнее борьба, тем жестче будет политическая и экономическая мобилизация и тем труднее обществу выйти из состояния мобилизации после ее окончания, даже при благоприятных условиях. Но у России не было даже нейтральных условий. С окончанием интервенции война против Советской России не закончилась, она продолжилась на этот раз в виде «Холодной войны»[32].
Приговор большевизму был вынесен уже в 1918 г. госсекретарем США Лансингом: «Ленин и его последователи никогда не откажутся от мечты о мировой революции и не установят дружеские отношения с небольшевистским правительством»{292}.
Эта точка зрения «легла в основу американской политики непризнания»{293}. Новый госсекретарь США Б. Колби был настроен еще более радикально, чем его предшественник. В 1920 г. появилась нота Колби, в которой в частности говорилось: «… невозможно представить, что признание Советской власти поможет урегулированию ситуации в Европе, поэтому недопустимы любые сделки с советским режимом в любых рамках, в которых можно вести дискуссию о перемирии… Существующий в России режим основывается на пренебрежении принципов чести и добросовестности, обычаев и условий, на которых покоится международное право; короче говоря, на пренебрежении любых норм, на которых можно строить гармоничные и доверительные отношения государствами и людьми»{294}.
В 1920 г. Д. Кеннан предложил программу «твердого и бдительного сдерживания». «Он призывал к сдерживанию путем «умелого и неусыпного противодействия в различных, постоянно меняющихся географических и политических точках в зависимости от поворотов и маневров советской политики…»{295}. При этом Кеннан обвинил в разжигании «холодной войны» … Ленина, поскольку, по мнению Кеннана, тот считал, что: «победоносный пролетариат… поднимется против всего капиталистического мира»… Советы, таким образом, по утверждению Кеннана, распространяли «полумиф о непримиримой иностранной враждебности»[33]. Кремль обратился к политике секретности, двуличия, подозрительности и недружелюбия»{296}.
