Никита Кричевский - Наследие противоречий. Истоки русского экономического характера
Слияние земель
Разделение земель на белые, дворцовые и черные, сохранялось до начала XVIII в. и окончательно исчезло после Указа Петра I от 1724 г. о введении подушной подати. Отныне налогом облагались все мужчины податных сословий независимо от возраста (исключая дворян и лиц духовного сословия), а ставки подушной подати для различных категорий податного сословия были неодинаковыми: так, бывшие владельческие крестьяне, включая монастырских, ставшие государственными, платили больше, чем крепостные.
Отмирание владельческой общины, возникновение общины государственной, а с этим – очередной передел земель, произошли вследствие действия нескольких обстоятельств. Во-первых, так как отныне подать взималась с конкретного лица, каждый плательщик должен был получить достаточный участок земли, используя который он мог бы исполнять свои податные обязанности. Во-вторых, по мере увеличения численности членов общины возникла необходимость в переделе земли, что и осуществлялось относительно легко, поскольку земля принадлежала либо казне, либо частному лицу, а крестьяне признавались лишь временными владельцами, прикрепленными к земле с целью содержания государства (землевладельца). В-третьих, с введением подушной подати, для упрощения передела и взимания тягла села начали укрупняться, а мелкие деревни и хутора – исчезать, стираться. Как писал Чичерин, “теперь уже мы не видим разбросанных деревень, везде лежат большие села, окруженные широкими, пустынными полями”19.
В то же время подобные трансформации если и отразились на экономическом менталитете русских, то несущественно: как и прежде, наши предки воспринимали права собственности в первую очередь через результат вложенного труда, никуда не исчез общинный порядок бытия, а патернализм оставался основой отношений между народом и властью.
Вот как выглядело перелицевание общины из владельческой в государственную через призму нормотворческих новаций. В 1754 г. государственная межевая инструкция предписала возвратить земли, отчужденные после смерти их владельцев людьми, не положенными в подушный оклад, и утвердить продажи земель между посадскими людьми и крестьянами. Межевая инструкция 1766 г. ввела запрет на любую продажу и отчуждение земель, хотя прежние приобретения посадских людей остались в силе. В 1775 г. черносошные крестьяне вместе с другими поступили под начало казенных палат. Наконец, в конце XVIII в. государство окончательно утвердило внутреннее управление общин, на примере Екатеринославской губернии выглядевшее так: в селении более тысячи дворов учреждался сельский старшина, на каждые пятьсот дворов – сельский староста, двое разборщиков и сборщик податей, причем старшин и старост положено было выбирать через три года, разборщиков и сборщика – ежегодно. Выбирать можно было только чиновного человека или селянина не моложе 25 лет, владеющего в селе двором или землей, женатого, имеющего детей, не замеченного в подозрениях и пороках. Для исполнения полицейских функций на каждые сто дворов учреждались сотские, а на каждые десять дворов – десятские (нечто подобное за столетия до этого наблюдалось в вольных Новгороде и Пскове). Община могла распоряжаться бесхозными дворами, пашнями, сенокосами, сдавать пустующие земельные участки в аренду, привлекать новых поселенцев, меняться земельными участками с соседями или выкупать их, наконец, защищать свои земли от посягательств сторонних лиц, в том числе при помощи подачи челобитных. Общине также дозволялось иметь свою казну, избу и писаря, нанимать сторожей и пастухов, исключать прежних и включать новых членов. Община стала частью подчиненной государству русской системы местного самоуправления.
Демократия и коллектив
Как видно, община, став государственной, вместе с тем не утратила черт вечевого демократического института. Однако в отличие от общины семья на Руси вплоть до XX в. оставалась институтом патриархальным, где ни о какой демократии речи не шло и где всевластным правителем был большак – старший из активных и здоровых мужчин. К слову, у многих иностранных исследователей истории общественно-политического быта России по мере знакомства с русской ментальностью возникал когнитивный диссонанс (познавательное несоответствие): с одной стороны, налицо были элементы демократии при управлении общиной, с другой – незыблемой традицией оставался жесткий внутрисемейный патриархат.
Отмена крепостного права в 1861 г. не повлияла на статус общины – «крестьянское “общество” стало той сельской административной единицей, с которой власть была готова иметь дело (сами крестьяне слово “община” не использовали, а свои объединения называли миром или обществом, причем последнее название фигурировало и в государственных бумагах)… На начало XX столетия в Российской империи насчитывалось 107 815 сельских обществ, объединявших 232 907 населенных пунктов (для сравнения: на 1 января 2015 г. в России насчитывалось 22 923 муниципальных образования, в том числе городских округов – 535, а сельских поселений – 18 65420. – Н.К.) …Эти образования не только подчиняли порядку крестьянский труд, но и обеспечивали своим членам серьезные социальные гарантии, поэтому многие видели в крестьянской общине прообраз социального государства будущего»21.
В общине находятся истоки еще одной черты русского экономического характера – не только трудового, но и бытового коллективизма. “Община давала своим членам довольно серьезные социальные гарантии. В случае чрезвычайных происшествий – пожара, болезней и прочих неприятностей, да и просто когда работы становилось слишком много и люди переставали справляться, община приходила на помощь. Крестьянский мир посылал здоровых людей топить печь, готовить еду и ухаживать за детьми в тех домах, где все работоспособные члены семьи были больны. Вдовы и сироты могли рассчитывать на помощь в обработке земли или уборке урожая. В некоторых случаях помощь не была безвозмездной – человек, которому она оказывалась, должен был в будущем в какой-то форме за нее расплатиться. Например, погорелец мог просить мир поставить ему новую избу. Мир выделял лес под вырубку, предоставлял рабочую силу и т. д. Когда же погорелец становился на ноги, он выплачивал долг. Существовала также традиция прощать долги такого рода за угощение, то есть за еду и питье, которыми хозяин потчевал пришедших помочь”22.
Общинное наследие в ракурсе помощи и взаимовыручки никуда не исчезло и после Октябрьского переворота. Многие бывшие крестьяне, ставшие к тому времени пролетариями, в периоды сева или сбора урожая массово покидали рабочие места и разъезжались по родным деревням. Кстати, нечто похожее на дореволюционную и раннесоветскую временную трудовую миграцию можно было не так давно наблюдать в Китае, где бывшие члены крестьянских коммун в начале осени также покидали предприятия и отправлялись в родные деревни для аграрной помощи родственникам. Снизить массовую временную миграцию в советские годы помогли индустриализация и коллективизация, когда работники фактически были закрепощены на своих рабочих местах / ареалах проживания.
В советский период традиция дармовой трудовой помощи нуждающимся была подхвачена и продолжена в формате субботников или воскресников. Разница в том, что в роли “нуждающегося” в субботниках, как правило, выступало государство, в воскресниках – социалистические общины в миниатюре: жилищностроительные кооперативы (ЖСК), объединения жильцов дома или улицы, предприятия сферы жилищно-коммунального хозяйства (ЖКХ). Во всех случаях бесплатная работа подавалась как праздник со всеми общинными атрибутами: оркестровым сопровождением, песнями, застольями по окончании работ, нематериальным поощрением отличившихся.
Как у людей
Общинный менталитет русского человека вряд ли можно назвать чем-то уникальным в мировой истории. Приблизительно те же институциональные рамки можно применить к китайской цивилизации, базовыми чертами которой выступают оптимизм, бюрократический авторитаризм, примат семьи; и, конечно, к индийской, где сельская община была чрезвычайно устойчивым образованием и, как в России, базовой единицей общества была семья, а не индивид23. Кстати говоря, Лал, описывая материальные представления индийцев, приходил к выводу, что представления эти отнюдь не способствовали развитию торговли и экономическому росту: “Базовый человеческий инстинкт торговать был… разрушителен для оседлого земледелия. Торговцы мотивированы инструментальной рациональностью, которая максимизирует экономические преимущества. Это угрожало бы коммунальным связям, которые все аграрные цивилизации пытались пестовать. Неудивительно, что большинство из них смотрело на купцов и рынки как на необходимое зло и стремилось подавлять первых вместе с рынками, являющимися их институциональным воплощением”24.
