Томас Фридман - Плоский мир: краткая история ХХI века
Стоит отметить, что Иордания занялась усовершенствованием своей образовательной системы, а также приватизацией, модернизацией и дерегулированием своей экономики в 1989 году — как раз тогда, когда нефть резко упала в цене и страна больше не могла рассчитывать на подачки со стороны своих партнеров в Персидском заливе. В 1999 году, когда Иордания подписала соглашение о свободной торговле с США, ее совокупный экспорт в Америку составил 13 млн долларов. В 2004 году Иордания вывезла в Америку товаров уже на больше чем миллиард — товаров, произведенных внутри страны руками иорданцев. Правительство Иордании также обеспечило все школы страны компьютерами с широкополосным подключением к Интернету. Очень важно, что в том же 2004–м Иордания объявила о реформировании образовательных требований к церковным служителям. По традиции, когда выпускники иорданских средних школ сдавали вступительные экзамены в колледж, лучшие из них шли учиться на врачей и инженеров, а неуспевающие — на проповедников. В 2004 году Иордания решила постепенно перейти к новой системе. Теперь, чтобы стать служителем в мечети, молодому человеку стало необходимо получить степень бакалавра по какой–нибудь другой специальности, и только на следующей степени он мог приступить к изучению богословия — мера, которая была призвана направить больше талантливых юношей на духовную службу и не допустить, так сказать, «провалившихся» в нее. Это важная трансформация контекста, и со временем она должна принести дивиденды в виде новых повествований, на которых будет воспитываться в мечетях подрастающее поколение иорданцев. «Нам пришлось пройти сквозь кризис, чтобы принять необходимость реформ», — сказал иорданский министр государственного планирования Бассем Авадалла.
Поскольку необходимость — мать обновления, реформы в странах Ближнего Востока начнутся только тогда, когда падение цен на нефть заставит их лидеров сменить контекст. Люди не меняются, когда слышат чьи–то советы. Они меняются, когда сами видят в этом необходимость. Или, как формулирует тот же закон Майкл Мандельбаум, профессор международных отношений в Университете Джонса Хопкинса: «Люди не меняются, когда слышат, что это их лучший выбор. Они меняются, когда понимают, что другого выбора не осталось». Дайте мне баррель нефти за 10 долларов, и я гарантирую вам политические и экономические реформы от Москвы до Эр–Рияда и Ирана. Если Америка и ее союзники не приложат коллективных усилий к тому, чтобы сбить мировые цены на сырую нефть, их надежда на реформы в этих уголках планеты умрет, еще не родившись.
И вот еще о чем стоит подумать. Если вам, чтобы процветать, приходится делать вещи своими руками и затем сбывать их другим — вместо того чтобы просто пробурить нефтяной колодец у себя на заднем дворе, — это неизбежно расширяет ваше воображение и повышает вашу способность к терпимости и доверию. Не случайно на мусульманские страны, представляющие 20% от всего населения земного шара, приходится всего 4% объема мировой торговли. Когда страны не производят чего–то, что нужно всем остальным, они меньше торгуют, а сокращение торговли означает сокращение обмена идеями и открытости для всего мира. Наиболее открытые и терпимые города мусульманского мира — это его торговые центры: Бейрут, Стамбул, Джакарта, Дубай, Бахрейн. Наиболее открытые и терпимые города Китая — Гонконг и Шанхай.
Самые закрытые города мира находятся в центральной Саудовской Аравии: христианам, иудеям, индуистам и представителям других немусульманских конфессий в них не разрешается публично высказывать свои религиозные убеждения и строить молитвенные дома, а в случае Мекки — даже находиться на их территории. Религии — плавильные котлы и катализаторы воображения. Чем дольше религиозное воображение — будь то буддистское, христианское, мусульманское или иудейское — формируется в запаянном со всех сторон сосуде или в мрачной пещере, тем больше у него шансов отклониться в опасную сторону. Если люди тесно связаны с окружающим миром и открыты воздействию разных культур и точек зрения, они скорее станут носителями воображения 9 ноября, если они чувствуют себя оторванными от окружающего мира, если для них личная свобода и самореализация — нечто утопическое, они скорее станут носителями воображения 11 сентября.
ОДИН ХОРОШИЙ ПРИМЕР
Стэнли Фишер, бывший заместитель директора–распорядителя МВФ, как–то заметил мне: «Один хороший пример стоит тысячи теорий». Уверен, что так оно и есть. Ведь люди меняются не только тогда, когда у них не останется другого выхода. Люди Способны меняться, когда видят, что другие — такие же, как они сами, — изменились и процветают благодаря этому. Или, как сказал тот же Майкл Мандельбаум: «Люди меняются в результате увиденного собственными глазами, а не в результате чьих–то советов» — особенно если собственными глазами ты видишь благополучие человека, во всем остальном похожего на тебя. В десятой главе я писал о единственной арабской компании, наладившей бизнес мирового уровня и сумевшей пробраться в листинг Nasdaq, — «Ара–мекс». Каждый иорданец, каждый араб должен знать и гордиться историей «Арамекс» так же, как каждый американец знает и гордится историями компаний «Эппл», «Майкрософт» или «Делл». Вот вам пример, который стоит тысячи теорий: выбившаяся в крупные игроки арабская компания, движимая арабскими мозгами и арабской предприимчивостью, преуспевающая на мировой арене и обеспечивающая благосостояние своих работников. Когда Фади Гандур снова выставил акции компании на рынок в 2005 году, на этот раз в Дубаи, около четырех сотен сотрудников «Арамекс» из всех арабских стран, получившие право на свою долю акционерного капитала фирмы, оказались совокупными собственниками 14 млн долларов. Я никогда не забуду рассказов Фади о том, какую гордость испытывали все эти люди, среди которых были и старшие менеджеры, и обыкновенные водители грузовиков. Эта неожиданная удача подарила им шанс купить себе дом и послать детей в лучшую школу. Представьте себе, с каким достоинством возвращались они вечером домой, как сияли под взглядами соседей и домочадцев, как рассказывали всем, что собираются построить собственный дом, и все потому, что их компания — арабская компания мирового класса — теперь продает свои акции на рынке. Представьте себе, какое самоуважение пробуждал у них тот факт, что они заработали свой статус, играя по правилам плоского мира: не традиционным ближневосточным путем получения наследства, продажи земли или выбивания правительственных контрактов, а обыкновенной работой на настоящую компанию, арабскую компанию. Так же, как не является случайностью, что в рядах «Аль–Каиды» вы не найдете индийских мусульман, не является случайностью и то, что 3000 арабских сотрудников «Арамекс» желают перевозить только те грузы, которые способствуют процветанию экономики и арабского народа, и никоим образом не взрывчатку на собственном теле.
Говоря о сотрудниках, которым досталось право на акции «Арамекс», Гандур сказал: «Они все чувствуют себе владельцами. Многие подходят ко мне и говорят: «Спасибо, мне не нужны деньги, я хотел бы инвестировать свою долю в компанию. Я хочу вложиться в нашу следующую эмиссию»».
Найдите мне еще сотню таких примеров, как «Арамекс», и я скажу, что контекст изменился — вместе с повествованием.
ОТ НЕПРИКАСАЕМЫХ К НЕПРИКАСАЕМЫМ
Да, и, кстати, подыщите мне еще сотню Эбрахамов Джордей— людей, отважившихся выйти за пределы своего контекста и собственным примером бросивших вызов устоявшимся представлениям, людей, имеющих огромное влияние на воображение масс. В один из февральских дней 2004 года, когда я отдыхал в своем гостиничном номере в Бангалоре, раздался телефонный звонок. Это была некая индийская девушка, которая сообщила, что занимается в частной школе журналистики, расположенной на краю города, и спросила, не найду ли я времени заглянуть туда, чтобы встретиться с ее однокурсниками. Выучив за свою жизнь, что такого рода случайные приглашения очень часто приводят к интересным знакомствам, я сказал: «Никаких проблем, разумеется, я приеду». Два дня спустя, после полутора часов езды из центра Бангалора, я очутился на пустыре, посреди которого одиноко стоили здания журналистской школы и ее общежития. У входа меня встретил красивый индиец средних лет, который представился как Эбрахам Джордж. Джордж родился в штате Керала и служил в индийской армии, когда его мать эмигрировала в США, чтобы работать на НАСА. Отправившись следом за матерью, он учился в Нью–Йоркском университете, основал программистскую фирму, которая работала в сфере международных финансов, продал ее в 1998 году и решил вернуться в Индию, чтобы с помощью заработанного в Америке капитала попробовать изменить Индию снизу — практически с самого дна.
Среди вещей, которые Джордж вынес из своего пребывания в Соединенных Штатах, было понимание того факта, что его родина никогда не сумеет решить насущные проблемы государственного управления без более ответственной прессы и журналистики. Такова была история происхождения того места, куда я приехал. Тем не менее, сидя у него в кабинете и потягивая сок, я быстро понял, что сколь бы ни велика была его гордость по поводу своего небольшого журналистского колледжа, еще больше чувств у него вызывало другое учебное заведение. То была начальная школа, открытая им недавно в расположенной по соседству с Бангалором деревне неприкасаемых — членов низшей индийской касты, которые не должны даже приближаться к людям высших каст, потому что могут осквернить воздух, которым те дышат. Джордж захотел доказать, что если вы дадите детям неприкасаемых доступ к технологиям и солидному образованию, которые позволили остальным индийцам сыграть свою игру на выровнявшемся глобальном поле, они сумеют добиться того же не хуже других. Чем больше он рассказывал о школе, тем сильнее мне хотелось увидеть ее самому и побыстрее закончить с рутинной лекцией о проблемах журналистики. Поэтому сразу после окончания моего общения со студентами мы сели в его джип и вместе с директором, Лалитой Лоу, отправились в двухчасовой путь до школы «Шанти Бхаван», которая, как я уже рассказал в одиннадцатой главе, располагалась в десяти милях — и десяти столетиях — от окраины Бангалора, Слово «отчаянные» даже близко не описывает условий сельской жизни в этой местности: Тем не менее, добравшись наконец до самого школьного комплекса, мы обнаружили здания с аккуратно выкрашенными стенами, окруженные газонами и клумбами резко контрастировавшими с неприглядной нищетой соседских деревень и их хижин. В первом же классе, куда мы зашли, двадцать «неприкасаемых» детишек сидели за компьютерами и работали в Word и Excel. В соседнем классе учились машинописи с помощью специальной компьютерной программы. Я спросил учительницу, кто из ее подопечных печатает быстрее всех. Та показала на восьмилетнюю девочку, от улыбки которой, казалось, мог растаять любой ледник в мире. «Давай сразимся», — предложил я ей. Нас тут же обступили все одноклассники. Я сел за соседний компьютер, еле втиснувшись в крошечное кресло, и мы начали печатать одну и ту же фразу, чтобы потом сравнить, кто смог сделать больше знаков в минуту. «Кто ведет?» — выкрикнул я в разгар соревнования. Дети дружно назвали имя той, за кого болели, и стали шумно ее поздравлять. Мне ничего не оставалось сделать, кроме как сдаться на милость заливисто смеющегося победителя. При отборе в «Шанти Бхаван» ее сотрудники прежде всего руководствуются двумя факторами: находится ли семья ребенка за чертой бедности и готовы ли родители послать его в школу–интернат. Прямо перед моим приездом ученики сдавали официальные тесты проверки навыков, утвержденные в штате Калифорния. «Мы учим их на английском, поэтому дальше они могут заканчивать среднее образование в любой школе Индии или мира, — сказала Лоу. — Наша цель — дать им образование мирового уровня, подготовить их к профессиям, которые в ином случае оставались бы для них абсолютно недосягаемыми, как это и происходило на протяжении столетий… Конечно, здесь их имена всегда будут выдавать кастовую принадлежность. Но где–нибудь в другом месте, при наличии нужной подготовки, образования и воспитания, они смогут сломать этот барьер». И тогда они смогут стать моими неприкасаемыми: особенными, специализированными или идеально гибкими молодыми работниками. Глядя на учеников школы, Джордж сказал: «Когда мы говорим о проблемах неимущих, то чаще всего имеем в виду лишь то, что они голодают, живут на улицах и не работают, и что это необходимо исправить. Мы не задумываемся о чем–то большем. Я подумал, что можно справиться с проблемой неравенства, если дать им разрушить все навязанные барьеры. Если кому–то одному будет сопутствовать успех, он поведет за собой тысячи». Слушая Джорджа, я вспомнил о встрече, которая произошла несколькими месяцами ранее, осенью 2003 года, на Западном берегу реки Иордан. Я тогда снимал документальный фильм об арабо–израильском конфликте и, будучи в Рамалле смог взять интервью у трех молодых палестинцев — членов военизированной группировки Ясира Арафата «Танзим». Во время беседы меня удивило то, как часто менялось настроение этих юношей — от самоубийственного отчаяния до мечтательного благодушия. Когда я спросил одного из них, по имени Мохаммед Мотев, о самом ужасном, по его мнению, аспекте оккупации, он ответил: «Израильские КПП. Когда солдат заставляет меня раздеваться в присутствии девушек… Это огромное унижение ты снимаешь рубашку, брюки, поворачиваешься по его приказу, а девушки стоят и смотрят». Это одна из причин, сказал он, по которой все сегодняшние молодые палестинцы — это одна большая очередь смертников. Он назвал их «ожидающими мучениками», вызвав сочувственные кивки двух своих приятелей. Они предупредили меня, что если израильтяне убьют Ясира Арафата — который тогда был еще жив (и являлся лидером, способным стимулировать лишь воспоминания, но не мечты), — они превратят весь регион в «настоящий ад». Для пущей убедительности Мотев достал бумажник и продемонстрировал фотографию Арафата. Но меня куда больше заинтересовал женский снимок, втиснутый по соседству. «Кто это?» — спросил я. Мотев, слегка покраснев, признался, что это его девушка. Итак, в одном бумажнике парень хранил и портрет Арафата, ради которого был готов умереть, и портрет любимой девушки, ради которой хотел жить. Спустя несколько минут настал черед вести откровенную беседу для коллеги Мохаммеда, которого звали Анас Ассаф. Он оказался единственным из троицы, кто ходил в колледж: он учился на инженера в университете Вир Зейт, неподалеку от Ра–маллы. После горячих признаний в том, что и он тоже готов умереть за Арафата, Анас стал все с большим увлечением рассказывать, как он хочет поехать в Университет Мемфиса, где живет его дядя, «чтобы получить инженерную специальность». К сожалению, сказал он, американскую визу он сегодня получить не рассчитывает. Стало быть, как и Мотев, Ассаф был готов умереть ради Ясира Арафата и хотел жить ради поступления в Мемфисский университет.
