Далеко за полночь - Брэдбери Рэй Дуглас

Эта почтенная птица жила в клетке прямо на стойке в баре «Куба либре». Попугай «занимал этот пост» приблизительно двадцать девять лет, а значит, старик был здесь почти столько же, сколько Папа жил на Кубе.

И что еще больше придает вес сему грандиозному факту: все время, пока Папа жил в Финка-Вигия, он был знаком с попугаем и разговаривал с ним, а попугай разговаривал с Папой. Шли годы, и люди начали поговаривать, что Хемингуэй стал говорить как попугай, другие же утверждали, напротив, что попугай научился разговаривать как он! Обычно Папа выстраивал на прилавке стаканы с выпивкой, садился рядом с клеткой и завязывал с птицей интереснейший разговор, какой только вам приходилось слышать, и так продолжалось четыре ночи подряд. К концу второго года этот попугай знал о Хэме, Томасе Вулфе и Шервуде Андерсоне больше, чем Гертруда Стайн. [8] На самом деле, попугай знал даже, кто такая Гертруда Стайн. Стоило лишь сказать «Гертруда», и попугай тут же говорил:

— Голуби с травы, увы. [9]

Иногда, по большой просьбе, попугай мог выдать: «Были этот старик, и этот мальчик, и эта лодка, и это море, и эта большая рыба в море…» А потом неторопливо заедал это крекером.

Так вот, однажды воскресным вечером эта легендарная пернатая живность, этот попугай, эта странная птица исчезла из «Куба либре» вместе с клеткой и всем остальным.

И вот почему мой телефон разрывался от звонков. Вот почему один из крупных журналов добился специального разрешения от Госдепартамента и отправил меня самолетом на Кубу с заданием разыскать хотя бы клетку, что-либо похожее на останки птицы или кого-нибудь, напоминающего похитителя. Они хотели получить от меня легкую, милую статеечку, как они выразились, «с подтекстом». И, честно говоря, мне было любопытно. Я много слышал об этой птице. Так что некоторым странным образом я был заинтересован.

Я вылез из самолета, прилетевшего из Мехико-сити, и, поймав такси, отправился прямиком через всю Гавану в это странное маленькое кафе.

Я едва нашел это место. Стоило мне переступить порог, невысокий смуглый человечек вскочил со стула и закричал:

— Нет, нет! Уходите! Мы закрыты!

Он побежал навешивать замок на дверь, показывая, что действительно хочет прикрыть свое заведение. Все столики были пусты, и в кафе никого не было. Вероятно, он просто проветривал бар, когда я вошел.

— Я по поводу попугая, — сказал я.

— Нет, нет, — вскричал он, и глаза его увлажнились. — Я не буду ничего говорить. Хватит. Если б я не был католиком, я покончил бы с собой. Бедный Папа. Бедный Эль-Кордоба!

— Эль-Кордоба? — прошептал я.

— Так звали, — с ненавистью произнес он, — попугая!

— Ах да, — быстро поправился я. — Эль-Кордоба. Я пришел, чтобы спасти его.

При этих словах он остановился и заморгал. По лицу его пробежала тень, затем оно снова прояснилось и опять помрачнело.

— Это невозможно! Как вам это удастся? Нет, нет. Это никому не под силу! Кто вы такой?

— Я друг Папы и этой птицы, — быстро ответил я. — И чем дольше мы с вами разговариваем, тем дальше уходит преступник. Вы хотите, чтобы Эль-Кордоба к вечеру вернулся домой? Тогда налейте-ка нам несколько стаканчиков Папиного любимого и рассказывайте.

Моя прямота сработала. Не прошло и пары минут, как мы уже попивали фирменный Папин напиток, сидя в баре рядом с тем местом, где раньше стояла птичья клетка. Маленький человечек, которого звали Антонио, то и дело вытирал опустевшее место, а затем той же тряпкой промокал глаза. Осушив первый стакан, я пригубил из второго и сказал:

— Это не обычное похищение.

— И не говорите! — воскликнул Антонио. — Люди со всего света приезжали, чтобы увидеть этого попугая, поговорить с Эль-Кордобой, послушать его, да что там! — поговорить с голосом Папы. Чтоб его похитители в ад провалились и горели в этом аду, да, в аду!

— И будут гореть, — заверил я его. — А кого вы подозреваете?

— Всех. И никого.

— Похититель, — сказал я, на мгновение закрывая глаза, чтобы прочувствовать вкус напитка, — наверняка человек образованный, читающий. Я думаю, это очевидный факт, не так ли? Кто-нибудь подобный заходил сюда в последние несколько дней?

— Образованный. Образованных не было. Сеньор, последние десять, последние двадцать лет здесь бывали только иностранцы, которые всегда спрашивали Папу. Когда Папа был здесь, они встречались с ним. Когда Папы не было, они встречались с Эль-Кордобой, великим Эль-Кордобой. Так что тут были одни иностранцы, одни иностранцы.

— Припомните, Антонио, — продолжал я, взяв его за дрожащий локоть. — Не просто образованный, читающий, но кто-то, кто в последние несколько дней показался вам — как бы это сказать? — странным. Необычным. Кто-то настолько странный, muy eccentrico [10], что вы запомнили его лучше всех остальных. Человек, который…

— Madre de Dios! [11] — воскликнул Антонио, вскакивая на ноги. Его взгляд устремился куда-то в глубь памяти. Он обхватил голову руками, как будто она вот-вот взорвется. — Спасибо, senor. Si, si! [12] Был такой! Клянусь Христом, был вчера тут такой! Он был очень маленького роста. И говорил вот так: тоненьким голоском — и-и-и-и-и-и-и-и. Как muchacha [13] в школьной пьесе. Или как канарейка, проглоченная ведьмой! На нем еще был синий вельветовый костюм и широкий желтый галстук.

— Да, да! — Теперь уже я вскочил с места и чуть ли не заорал. — Продолжайте!

— И у него еще было такое маленькое и очень круглое лицо, senor, а волосы — желтые и подстрижены на лбу вот так — вжик! А губы у него такие тонкие, очень красные, как карамель, да? Он… он был похож на… да, на muneco [14], вроде того, что можно выиграть на карнавале.

— Пряничный мальчик!

— Si! Да, на Кони-Айленде, когда я был еще ребенком, — пряничный мальчик! А ростом он был вот такой, смотрите, мне по локоть. Не карлик, нет… но… а возраст? Кровь Христова, да кто его знает? Лицо без морщин, ну… тридцать, сорок, пятьдесят. А на ногах у него…

— Зеленые башмачки! — вскричал я.

— Que? [15]

— Обувь, ботинки!

—Si. — Он ошеломленно заморгал. — Откуда вы знаете?

Я воскликнул: — Шелли Капон!

— Точно, так его и звали! А его друзья, которые были с ним, senor, все смеялись… нет, хихикали. Как монашки, которые играют в баскетбол по вечерам возле церкви. О, senor, вы думаете, что они, что он…

— Я не думаю, Антонио, я знаю. Шелли Капон, он один из всех писателей в мире ненавидел Папу. Нет сомнений, это он похитил Эль-Кордобу. Кстати, разве не ходили слухи о том, что эта птица сохранила в своей памяти последний, самый великий и не перенесенный на бумагу роман Папы?

— Да, senor, ходили такие слухи. Но я не пишу книги, я держу бар. Я приношу крекеры для птицы. Я…

— А мне, Антонио, принеси, пожалуйста, телефон. — Вы знаете, где птица, senor?

— У меня есть подозрение, большое подозрение. Gracias. [16]

Я набрал номер «Гавана либре», крупнейшего в городе отеля. — Шелли Капона, пожалуйста. В телефоне что-то зажужжало и щелкнуло.

В полумиллионе миль отсюда карлик-марсианин поднял трубку, а затем раздался его голос, похожий на переливы флейты и колокольчиков:

— Капон слушает.

— Черт тебя дери, если это не так! — сказал я. После чего вскочил и выбежал из бара «Куба либре».