Диана Гэблдон - Стрекоза в янтаре. Книга 2. Время сражений
– Тогда продолжайте, – сказала я.
Казалось, что мой гнев не произвел на него никакого впечатления, он не допускал и мысли, что я могу ему отказать. Голос, звучавший во мраке церкви, оставался спокойным и уверенным, в нем отчетливо ощущалось торжество.
– Он дал мне то, чего никогда не даст вам, потому что вы женщина, хотя и колдунья. Я познал его так же, как он познал меня. Мы с ним крепко связаны кровью.
– Вы избрали странный способ просить меня о помощи.
Мой голос дрожал, пальцы лихорадочно теребили складки юбки.
– Вы так считаете? Думаю, будет лучше, если вы все поймете, мадам. Я не прошу вас о милости, не взываю к вашей доброте, я предлагаю вам сделку, я плачу вам за ваши услуги, но хочу, чтобы вы поняли: я испытываю к вам те же чувства, что и вы ко мне.
Его слова потрясли меня. Пока я лихорадочно искала ответ, он продолжал:
– Мы связаны с вами особыми узами – дорогим для обоих телом одного человека. Таких крепких уз у меня не существует даже с братом. Тем не менее я прошу вас вылечить его за ту цену, которую я вам предлагаю. А теперь скажите, считаете ли вы эту цену достаточной?
Я повернулась и пошла прочь от него. У меня дрожали колени и поступь была неуверенной. Сделав всего несколько шагов, я поспешила опереться о стену. Было слишком темно, чтобы разглядеть, что выгравировано на мраморной плите, но по очертаниям глубоких линий я догадалась, что это череп, покоящийся на скрещенных костях. Я прижалась лбом ко лбу высеченного на плите черепа. С закрытыми глазами я стояла, пытаясь подавить в себе чувство отвращения и дать успокоиться бешено колотившемуся сердцу.
…Да, но эти узы не имеют отношения к Джейми. Это иные узы! – мысленно твердила я ему. Мерзавец! Ты овладел им, верно. Но я вернула его, избавила его от тебя. Он не принадлежит тебе! Ты не имеешь на него никаких прав! Но струившийся по груди пот и мое прерывистое дыхание свидетельствовали об обуревавших меня сомнениях.
Это цена, которую я обязана заплатить за утрату Фрэнка? Тысяча спасенных жизней в качестве компенсации за одну-единственную жизнь?
Я старалась выбросить Джека Рэндолла из головы. Если бы ко мне обратился не он, а кто-нибудь другой, согласилась бы я? Сейчас я должна была думать только об Алексе и ни о чем другом. Я должна пойти к нему ради него самого. И я пойду. Неужели я откажу ему в помощи только потому, что ко мне обратился Джек Рэндолл?
Прошло немало времени, прежде чем я пришла в себя. Голова была тяжелой, и я подумала, что болезнь, свирепствующая в городе, наконец настигла и меня.
Он все еще был здесь, терпеливо ожидая ответа в холодной темноте.
– Хорошо, – резко сказала я. – Я приду завтра днем. Но куда?
– Лэдиуок-Винд. Вы знаете, где это?
– Да.
Эдинбург был небольшим городком с единственной главной улицей и маленькими, плохо освещенными переулками по обе стороны от нее. Лэдиуок-Винд был одним из самых невзрачных.
– Я встречу вас там.
Он шагнул к выходу и остановился, пропуская меня вперед. Я поняла, что он посторонился, чтобы не проходить мимо меня.
– Боитесь меня? – злорадно спросила я. – Боитесь, что я превращу вас в поганку?
– Нет, – спокойно ответил он. – Я не боюсь вас, мадам. Правда, однажды, в Уэнтуорте, вы повергли меня в ужас, сообщив дату моей смерти. Но после этого я уже ничего не боюсь. Ведь если вы предрекли мне смерть в апреле будущего года, значит, сейчас со мной ничего не может случиться.
Будь у меня сейчас при себе нож, я, возможно, доказала бы ему обратное. Но на мне лежал долг, налагаемый профессией, и ответственность за сотни шотландских жизней. Да, он мог не опасаться меня. Я повернулась и вышла из церкви, предоставив ему возможность выбираться оттуда самостоятельно.
Мне не требовались гарантии выполнения им своих обязательств, у меня не было сомнений на этот счет. Ведь в свое время он освободил меня из Уэнтуорта потому, что обещал это сделать. Он твердо держал свое слово. Джек Рэндолл был джентльменом.
* * *«Что ты почувствовала, когда узнала, что Джек Рэндолл овладел мной?» – спросил меня тогда Джейми.
«Ярость, боль и ужас», – ответила я.
И сейчас, прислонившись к двери гостиной, я испытывала те же чувства.
Огонь в камине потух, и в комнате было холодно. В нос ударил запах камфоры, смешанный с гусиным жиром. Тишина в комнате нарушалась лишь тяжелым дыханием спящих и слабым завыванием ветра за шестифутовыми стенами.
Я опустилась на колени у камина, собираясь снова разжечь его. Выгребла золу, сложила поленья клеткой и подожгла горсть лучинок, подсунутых в отверстия между поленьями. В Холируде камины топились дровами, а не торфяными брикетами. К сожалению, про себя подумала я. Торф не сгорел бы так быстро.
Руки дрожали, и я дважды роняла огниво, прежде чем мне удалось высечь искру.
«Холодно. Как холодно», – повторяла я про себя.
«Рассказал ли он о том, что было между нами?» – спрашивал Джек Рэндолл насмешливым тоном.
– Все, что мне необходимо было знать, – бормотала я себе под нос, касаясь бумажным факелом тонко наструганных лучин.
Когда огонь охватил сложенную мною в камине поленницу, я добавила еще одно крупное полено – сосновое, с застывшей на нем бусинкой смолы. Она походила на янтарь и была твердой, как самоцветы. Однако от сильного жара бусинка вспыхнула, растрескалась и рассыпалась крошечными искрами.
Тюфяк Фергюса был пуст. Проснувшись от холода, он забрался в постель Джейми. Сейчас их головы – черная и рыжая – покоились рядом на подушке. Они крепко спали, мирно похрапывая. Я не могла удержаться от улыбки, глядя на них, но спать на полу не собиралась.
– Ложись на свое место, – бормотала я, подтянув Фергюса к краю кровати и беря на руки. Он был слишком щуплым и худым для десятилетнего мальчика, но, несмотря на это, ужасно тяжелым.
Он и не почувствовал, как я перенесла его к камину, уложила на тюфяк и как следует укрыла. Я тоже собралась лечь.
Стоя у кровати, я медленно разделась, глядя на Джейми. Он повернулся на бок и подтянул одеяло к подбородку. Длинные ресницы бросали тень на порозовевшие щеки. Ресницы были почти черными на концах и светлыми у корней. Это придавало его лицу полудетское выражение, несмотря на прямой длинный нос и резко очерченную линию рта и подбородка.
Я надела ночную рубашку и нырнула в постель, прижавшись к горячей спине Джейми. Он шевельнулся, закашлявшись, и я положила руку ему на бедро, желая успокоить. Он придвинулся ко мне и, ощутив спиной мое присутствие, облегченно вздохнул. Я протянула руку к его яичкам и стала нежно массировать их. Я знала, что мне ничего не стоило разбудить его спящий мертвецким сном член, – достаточно было бы нескольких энергичных движений моих пальцев. Но я не хотела нарушать его сон, поэтому лишь легонько погладила по животу. Он протянул свою огромную ладонь и тоже погладил меня по бедрам.
Наполовину проснувшись, он пробормотал:
– Я люблю тебя.
– Я знаю, – ответила я и, обняв его за талию, тут же уснула.
Глава 39
Семейные узы
Это были не совсем трущобы, но что-то похожее на них. Я отскочила в сторону, чтобы избежать попадания содержимого ночного горшка себе на голову.
Рэндолл придержал меня за локоть, чтобы не дать поскользнуться на мокром булыжнике мостовой. Я напряглась от его прикосновения, и он, почувствовав это, тотчас убрал руку.
Он заметил мой взгляд, брошенный на загаженный порог, и извиняющимся тоном произнес:
– Я не могу позволить себе снять лучшее помещение, но внутри там не так уж плохо.
И это была правда. Видно, немало усилий было потрачено на то, чтобы создать минимальные удобства. По крайней мере, здесь были таз и кувшин для умывания, а также стол, на котором лежали буханка хлеба и сыр и стояла бутылка вина.
На кровати с периной и несколькими теплыми одеялами лежал неукрытый человек. Очевидно, он откинул одеяла, потому что ему стало жарко от сильного кашля: кровать, довольно солидная, сотрясалась от приступа. Лицо больного было пунцовым.
Я подошла к окну и распахнула его, не обращая внимания на протестующий возглас Рэндолла. Холодный воздух ворвался в комнату, и запах немытого тела, грязного белья и переполненного ночного горшка слегка уменьшился.
Кашель постепенно утих, и лицо Александра Рэндолла сделалось мертвенно-бледным; губы посинели, грудь высоко вздымалась.
Оглядев комнату, я не увидела ничего подходящего для моих медицинских целей. Тогда я открыла свой медицинский саквояж и вытащила кусок пергамента. Он слегка обтрепался по краям, но еще мог служить. Я присела на край кровати Александра и ободряюще улыбнулась.
– Вы… очень… добры, – проговорил он, стараясь сдержать кашель.
– Сейчас вам станет лучше, – пообещала я. – А теперь помолчите, но кашель не сдерживайте. Мне надо хорошенько вас прослушать.
Его рубашка была уже расстегнута. Я подняла ее и увидела глубоко запавшую грудь. Сквозь тонкую кожу, практически при полном отсутствии плоти, явственно проступали ребра. Видимо, он всегда был худым, но болезнь окончательно истощила его.
