Корнелия Функе - Золотая пряжа
Все предельно ясно. И незачем прибегать к симпатическим чернилам.
Джекоб отдал бумажку с текстом мальчику-посыльному и решил утопить тоску в вине щедрого хозяина. Спустя некоторое время он вдруг осознал, что вовсе не зеркалики – причина его беспокойства. Это ревность корчила ему рожи со дна бокала.
Отвлечься от мрачных мыслей помогли подоспевшие Ханута с Сильвеном. Щедро пересыпая свой рассказ изощреннейшими проклятиями, канадец поведал об их визите к протезисту, которого так расхваливал Барятинский. Идея познакомиться с этим человеком, без сомнения, принадлежала Сильвену. Ханута то и дело прерывал его восторги насмешливыми репликами, однако Джекоб видел, что протезы со стальными пальцами не на шутку впечатлили старого охотника. Но лишь только Сильвен заговорил о ценах, огонь в глазах Хануты погас, и он снова превратился в старого, больного человека из затхлой каморки в Шванштайне. Джекоб невольно схватился за кошель, хотя прекрасно знал, что его содержимого и на стальной палец вряд ли хватит. Чтобы хоть как-то поддержать старика, он сообщил ему, что на следующий день их примет царь.
– Я рассчитываю на аванс, – намекнул Джекоб.
Аванс за что? Об этом он не имел ни малейшего понятия, но лицо Хануты сразу просветлело, и Сильвен пустился в обсуждение планов предстоящей охоты.
Лиска подошла только через два часа. С первого взгляда на нее Джекоб понял, с кем она коротала время. Борзой показывал ей золотые церкви, Драконьи ворота и коней, в мгновение ока переносящих царских курьеров в Якутию или Поднебесную. Захлебываясь, Лиска рассказывала о поющих караваях, которые выпекают возле кремлевской стены. Никогда после Синей Бороды она не выглядела такой беззаботной.
Вижу, у тебя появился соперник. Этого следовало ожидать, не так ли?
Ревность грызла его, словно болезнь. Этого эльф и добивается, Джекоб.
Но никакие доводы разума не помогали. Когда он сказал, что назавтра приглашен ознакомиться с сокровищами царской кунсткамеры, Лиска посмотрела странным, отсутствующим взглядом, словно мыслями все еще оставалась там, с Овчаркой.
– Орландо должен кое с кем встретиться завтра, – сказала она. – Надеется разузнать о Фее. Он просил меня составить ему компанию.
Орландо. Как она произнесла это имя! Что с тобой, Джекоб? Ты просто свихнулся от ревности.
Он ведь даже не успел пригласить ее с собой. Что ему теперь делать в царских сокровищницах одному?
Но она такая счастливая… Почему бы и нет? Борзой ничего не должен ольховому эльфу.
Джекоб протянул Лиске телеграмму от Данбара, а потом, как бы между прочим, рассказал о бамбуковой женщине. Но так и не задал тот вопрос, что вертелся у него на языке.
Брат, Фея, Клара – кто угодно, только не она.
Ольховый эльф прав, и это самое страшное.
Но Лиска по-прежнему выглядела счастливой.
– С каких это пор ты веришь гадалкам? – Она вглядывалась в его лицо, как всегда, когда подозревала, что он что-то от нее скрывает.
А чего он, собственно, ожидал после того, что наговорил ей тогда, в Шванштайне? Чему удивляться? Разве тому, что все произошло слишком быстро. Черт. Он не проживет без нее и пары недель.
Самое время привыкать, Джекоб.
– Даже если она права, Уилл жив, – сказала Лиска.
– Да, но если он снова…
Он не договорил, но Лиска все поняла. Она взяла его за руку. И Джекоб не отпрянул, как раньше, – не смог себя заставить. Слишком уж хорошо ему было.
– Помнишь, что говорила Альма о предсказаниях? Их мало кто понимает, потому что будущее говорит на своем языке.
Орландо. Завтра. Только представить себе… Прекрати, Джекоб.
– И она видела при нем гоила? – спросила Лиска.
– Об этом она не сказала.
В любом случае Бастард не может снова сделать его нефритовым. Лучше мести не придумать, но с некоторых пор это не работает. У него каменная кожа. Нет, теперь только Темная Фея способна вернуть ее Уиллу.
За эти несколько месяцев Уилл, должно быть, забыл, каково это, быть нефритовым гоилом.
За несколько месяцев? И как часто ты с ним виделся за это время, Джекоб? Что, если Уилл сейчас сам не хочет, чтобы ты его нашел? Как не хотел тогда…
– Ты устал, – заметила Лиска. – Почему бы тебе не вздремнуть?
Голос звучал спокойно. Ей нравилось здесь, в Москве. Даже если мыслями она была с другим.
То, чего мы желаем
Человеческий кинжал с перламутровой рукояткой. Его брат нашел такой в пещере, где они возводили каменный город. Да… Этот кинжал стал первой вещью, которую Кмен возжелал всем сердцем. В конце концов он украл его у брата. За это Скала отломил ему два пальца. Четыре года спустя Кмен убил его на поединке и закопал вместе с кинжалом. Отломанные пальцы до сих пор болят в сырую погоду.
То, чего мы желаем…
Дворец, куда привел его царь, оказался полон таких вещиц. На вкус гоила, помещение было оформлено аляповато: слишком много золота и картин, перегруженных фигурами человеческих богов и героев. Но искусство мастеров поражало. Кмен и сам удивлялся, откуда в нем слабость к этой человеческой чепухе…
Если ножки кровати сделаны в форме львиных лап, от этого на ней не спится слаще. Князья Ониксы держали во дворце черных львов. Последнего убийцу, подосланного Ониксами, Кмен велел отдать львам на съедение.
Ну и конечно, зеркала. Как людям без них? Едва ли не с каждой стены смотрело на Кмена его собственное отражение. Первое время ему нравилось себя разглядывать. Каменное лицо не выражало ни гнева, ни любви, которыми он так легко воспламенялся, ни решительности, ни гордости, свойственной всем изгоям. Ведь гоилы – народ-изгой. Каждый из них с детства привыкает к унижениям, как к подземному жару.
Кмен отвернулся от зеркала.
Неужели она так и не приедет?
Плеснув в стакан воды, он поймал себя на желании увидеть в ней лицо Феи. Он любил ее сильнее всего на свете и предал, променяв на то, к чему так стремился: на власть, трон враждебного государства и сына с человеческой кожей. Все это оказалось нужнее любви. Любовь сделала его трусом, она размягчила и ранила его сердце.
Охранник доложил о прибытии Хентцау. Кмен поставил у дверей гоильских солдат только ради того, чтобы успокоить яшмового пса, которому везде мерещились шпионы Ониксов.
По лицу Хентцау, как всегда, было невозможно определить, с какими вестями он явился. Хотя в последнее время он приносил королю только хорошие новости. Северные мятежники готовы к дальнейшим компромиссам; человекогоилы возвращаются к армию; Уилфред Альбийский тяжело болен, и это ставит под угрозу союз Альбиона и Лотарингии; среди Ониксов царит раздор и смятение, вот уже троих своих князей они объявили гоильскими королями.
Однако на этот раз новости Хентцау были другого рода.
– Есть сведения, что дядя Амалии передал вашего сына посланцу Терезии.
То есть? Терезию Аустрийскую держали под землей, на глубине больше двух миль. Выходит, не напрасно Хентцау подозревал, что ей каким-то образом удается поддерживать связь с внешним миром?
– Что за посланец?
– Мы не можем выйти на его след.
Даже о самых неприятных вещах Хентцау умел доложить обстоятельно и по делу. Кмен ценил это качество.
Принц Лунного Камня был его пятый ребенок и единственный, кто по-настоящему завоевал отцовское сердце. Кмен догадывался почему. Это был ее сын в той же мере, что и его. Он объявил официально, что не считает ее убийцей, но мальчика это не вернуло.
– Что значит «не можем»? – переспросил он Хентцау. – Раньше ты, как никто, умел разговорить задержанных.
Хентцау выпрямил спину. Как она болела, было видно даже по его каменному лицу. На теле яшмового пса не осталось ни одного здорового мес та – и все ради короля. Или нет, скорее ради старого друга. Кмен знал наверняка: не короне он обязан преданностью Хентцау, а их общему прошлому. В отплату он хотел подарить яшмовому гоилу вторую молодость и просил об этом Ниоми. Она отвечала, что не знает такого колдовства, но Кмен почти не сомневался: это ложь.
– Они не скажут того, чего не знают. – В голосе Хентцау послышалось раздражение, и Кмен пожалел, что обидел его. – Трое из бывших карликов Терезии имели дело с мальчиком. Двоих мы нашли, но третий исчез бесследно. Подозреваю, что это Оберон, ее старый слуга. Не думаю, что двое других чем-то нам помогут. Никто, включая дядю Амалии, не знает, куда Оберон дел принца.
Кмен почувствовал, как в нем поднимается волна гнева. Сколько раз это лишало его рассудка, сводило на нет всю его расчетливость. Король отвернулся к окну, чтобы Хентцау не видел его лица. Что его возмущало, коварство Терезии? Скорее, собственное легкомыслие. Амалия готова на все, чтобы убрать с дороги Фею, он должен был это предвидеть. Она ненавидела ее не меньше, чем боялась. Но сделать собственного ребенка орудием мести – такого он не ожидал даже от нее. Кмен женился на дочери врага и пригрел на груди змею.
