Мэри Лю - Победитель
– Сдаться, – говорю я.
Анден не ожидал этого.
– Вы хотите, чтобы я помахал перед Колониями белым флагом?
– Да. – Я понижаю голос. – Вчера канцлер Колоний сделал мне предложение: если я подниму народ против Республики за Колонии, он гарантирует мне и Идену защиту по завершении войны. Мой план таков: вы объявляете о капитуляции, а я одновременно предлагаю канцлеру встретиться, чтобы дать ответ – сообщить, что собираюсь призвать граждан принять власть Колоний. В этом случае у вас появляется возможность застать их врасплох. Канцлер уже исходит из того, что вы готовы сдаться в любой день.
– Псевдокапитуляция противоречит международным законам, – бормочет себе под нос Джун, но смотрит на меня заинтересованно. – Не знаю, понравится ли это Антарктиде. А ведь смысл наших действий в том, чтобы убедить ее помочь нам.
Я мотаю головой:
– Кажется, они не сильно возражали, когда Колонии без предупреждения нарушили перемирие и напали на нас.
Анден внимательно вглядывается в меня, оперев подбородок о ладонь. Я перехватываю его взгляд:
– А теперь вы ответите им любезностью на любезность.
– И что произойдет, когда вы встретитесь с канцлером? – спрашивает он наконец. – Мы можем разыгрывать капитуляцию лишь до того момента, когда наступит время атаковать.
– Знаете, что сказал мне утром Иден? – взволнованно тараторю я, подаваясь к Андену. – «Жаль, что не все в Республике могут стать солдатами». Но они могут.
Анден хранит молчание.
– Позвольте мне тайно пометить все сектора каким-то знаком – таким, чтобы граждане поняли: не время отлеживаться на диванах в ожидании, когда Колонии захватывают их дома. А потом, в конце обращения, которого ждет от меня канцлер, я вдруг призову народ к сопротивлению!
– А если он не ответит на твой призыв? – спрашивает Джун.
– Имей же хоть каплю веры, милая, – улыбаюсь я ей. – Люди любят меня.
Джун против воли улыбается.
Когда я обращаюсь к Андену, улыбку на моем лице сменяет серьезность.
– Народ любит Республику больше, чем вы думаете. Даже больше, чем я думал. Знаете, сколько раз я слышал, как беженцы поют патриотические песни? Знаете, сколько раз за последние месяцы видел граффити, призывающие поддерживать вас и Республику? – Теперь я говорю страстно: – Граждане по-настоящему вам верят. Они верят в нас. И если их призвать, они будут сражаться за нас – будут срывать флаги Колоний, протестовать перед их офисами, они превратят свои дома в ловушки для солдат-захватчиков. В стране появятся миллионы таких, как я.
Мы с Анденом смотрим друг на друга. Наконец он улыбается.
– Ну а пока ты будешь превращаться в самого разыскиваемого преступника Колоний, – говорит Джун, – мы с Патриотами поддержим твои эскапады. Мы возведем их до уровня национальной идеи. Если Антарктида станет возникать, Республика скажет, что все это гражданские выступления. Коли уж Колонии хотят грязной игры, давайте играть по-грязному.
Джун
17:00
Баталла-Холл.
68° Фаренгейта
Ненавижу заседания сената. Страстно ненавижу – собирается кучка грызущихся политиков и говорящих болванов. Говорящих, говорящих, непрерывно говорящих, а ведь в это время можно упражняться на улице, тренируя мышцы и мозги. Но после того как мы с Анденом и Дэем составили план, выбора у меня не остается – необходимо выступить. Я сижу в круглой палате в Баталла-Холле в противоположном от Андена конце, но лицом к нему. Стараюсь не обращать внимания на недобрые взгляды старших коллег. Лишь на заседаниях сената я еще чувствую себя ребенком.
– Атаки на наши базы в Вегасе усилились после падения Денвера, – обращается Анден к беспокойной аудитории. – Мы видели африканские подразделения на подходах к городу. Завтра я еду туда на встречу с генералами.
Он замолкает. Я задерживаю дыхание. Я знаю, как претит Андену мысль о необходимости признать поражение от кого бы то ни было, в особенности от Колоний. Он смотрит на меня – просит моей помощи. Он очень устал. Как и все мы.
– Миз Айпэрис, – говорит он. – Если вам будет угодно, прошу рассказать, что вы узнали, и дать совет.
Я набираю в грудь воздуха. Только обращения к сенату я ненавижу больше, чем заседания, а в данном случае дело и того хуже – я собираюсь солгать.
– Уверена, вы все уже знаете про коммандера Джеймсон, предположительно она работает на Колонии. По моей информации, вполне вероятно, Колонии вскоре нанесут неожиданный удар по Лос-Анджелесу. Если так и если атаки на Вегас продолжатся, долго нам не продержаться. После беседы с Дэем и Патриотами мы полагаем, что единственный способ защитить наших граждан и, возможно, провести переговоры с целью заключить справедливое соглашение – это объявить о капитуляции перед Колониями.
Ошарашенное молчание. Потом палата взрывается. Первым вскакивает Серж:
– При всем моем уважении, Президент, – голос его дрожит от возмущения, – вы не обсуждали этого с другими принцепс-электами.
– У меня не было возможности поговорить с вами, – отвечает Анден. – Миз Айпэрис в курсе, потому что она имела несчастье увидеть все своими глазами.
Даже Мариана, которая чаще всего выступает на стороне Андена, на сей раз возражает, но, по крайней мере, спокойно:
– Такие переговоры опасны. Если вы идете на это ради спасения наших жизней, то я рекомендую вам и миз Айпэрис немедленно пересмотреть ваше решение. Передача граждан Колониям ничуть их не защитит.
Другие сенаторы не столь деликатны.
– Капитуляция? Мы без малого сто лет сдерживали натиск Колоний на границах!
– Неужто мы успели настолько ослабнуть? Чего они добились, кроме временной оккупации Денвера?
– Президент, вы обязаны были обсудить столь серьезный вопрос со всеми нами, пусть и в самый разгар кризиса!
Я наблюдаю – страсти накаляются, вскоре вся палата кипит оскорблениями, яростью, недоумением. Одни изливают яд ненависти на Дэя, другие проклинают Колонии. Некоторые умоляют Андена поменять решение, запросить международную помощь, призвать ООН не блокировать наши порты.
– Это немыслимо! – вопит сенатор (худой, вероятно не больше ста сорока фунтов, со сверкающей лысиной), глядя на меня так, будто я виновна в поражении страны. – С какой стати нам принимать во внимание рекомендации девочки? И Дэя! Вы шутите?! Отдать страну врагу по совету треклятого мальчишки, который должен числиться в списке государственных преступников!
Анден смотрит на оратора, прищурившись:
– Будьте осторожны в высказываниях о Дэе, сенатор, иначе народ отвернется от вас.
Тот усмехается, глядя на Андена, и поднимается во весь рост.
– Президент, – говорит он подчеркнуто издевательским тоном. – Вы вождь Американской Республики. В ваших руках власть над всей страной. И пожалуйста – вас держит в заложниках тот самый человек, который пытался вас убить.
Во мне закипает гнев. Я опускаю голову, чтобы не видеть сенатора.
– По моему мнению, сэр, вам пора что-нибудь сделать, пока ваше правительство – и все население – не стало смотреть на вас как на трусливого, безвольного махинатора-марионетку, выполняющего требования девчонки, малолетнего преступника и группы бездомных террористов. Ваш отец был бы…
Анден вскакивает на ноги и обрушивает кулак на стол. Палата мгновенно погружается в тишину.
– Сенатор, – тихо говорит Анден (тот смотрит на него, но уже не так уверенно, как две секунды назад). – Ваши слова справедливы лишь в одном. Я сын своего отца, я Президент Республики. Я здесь закон. От моего решения зависит, кто будет жить, а кто умрет.
Я изучаю лицо Андена с нарастающим беспокойством. Его мягкое тонкоголосое «я» медленно исчезает в тумане мрака и ярости, унаследованных от отца.
– Вы ведь хорошо помните, что случилось с теми сенаторами, кто участвовал в провалившемся заговоре против меня.
В зале воцаряется абсолютная тишина. Кажется, я даже слышу, как капельки пота катятся по сенаторским лбам. Побледнели даже Мариана и Серж. И среди всех них стоит Анден, его лицо искажено яростью, челюсти сжаты, в темных глазах бушует буря. Он смотрит на меня, и я чувствую жуткую электрическую дрожь, проходящую через все тело, но отвечаю спокойным взглядом. Я единственная в палате готова смотреть ему в глаза.
Даже если наша капитуляция липовая, о чем не должны подозревать сенаторы, не знаю, как Анден будет с ними работать, когда все закончится.
Возможно, ему и не придется. Возможно, мы с Анденом окажемся в другой стране. Или погибнем.
И в это мгновение, сидя между расколотым сенатом и молодым Президентом, пытающимся всех сплотить, я наконец четко вижу свой путь. Я чужая этим людям. Мне здесь не место. Эта истина обрушивается на меня, словно сильный удар, мне даже трудно дышать.
Анден и сенаторы обмениваются еще парой нелицеприятных слов, а потом все заканчивается, и мы выходим из палаты нестройной толпой. Я догоняю Андена в коридоре – его темно-красная форма хорошо видна среди черных сенаторских одеяний – и отвожу в сторону.
