Диана Гэблдон - Путешественница. Книга 2. В плену стихий
– А-а-а, ну что же вы! Ох! Зачем меня мучите? Кабы знал, так сказал!
– Хотелось бы, чтобы сказали. – Я снова занесла иглу.
– Ох нет, миссис, не продолжайте, умоляю. Да погодите же, я скажу! То был англичанин, а большего я не знаю.
Я и впрямь остановилась.
– Что вы говорите? Англичанин?
– Ну да. Да только это говорил сэр Персиваль, я сам не видел, – плача, приговаривал Томпкинс.
Рана была уже зашита, и оставался последний стежок, любовно выведенный мною по коже страдальца. Я старалась облегчить ему боль и плеснула в стакан бренди из бутылки, предназначенной для моих личных нужд.
Томпкинс с удовольствием влил в себя горячительное и на радостях договорил, чем закончились поиски агентов таможни. Нужно было найти доказательства, а в тупике Карфакс был листовки, содержащие призывы к заговору против правительства.
– Я знаю, что там произошло, – перебила я, смотря на следы от ожогов. – Болит?
– Уже нет, но порой доставляет неприятности, – отвел глаза Томпкинс.
Травмы помешали принять участие в знаменитой засаде на контрабандистов, но она не прошла мимо его ушей («Я не видел, зато знаю все подробности, пусть и не из первых уст»).
При аресте Джейми мог бы порассказать о тайных делах сэра Персиваля, поэтому последний поспешил предупредить Фрэзера об опасности.
Но неведомый англичанин доложил, что из Франции прибудет партия товара, и таможенники подготовили засаду, спрятавшись в песке.
– Хорошо, а кто убил одного из таможенников? – не сдержалась я, вспомнив удавленника. – Кто-либо из контрабандистов? Да вот незадача – они все шотландцы.
Моряк утерся и ушел в себя, не желая отвечать на такие откровенные вопросы, тогда я поставила перед ним всю бутылку.
– О, миссис Фрэзер, душевно благодарен. Я стольким вам обязан. Это такая добродетель.
– Прекратите паясничать, лучше расскажите, что вам известно.
Томпкинс налил себе полную чашку и неспешно выпил ее, явно наслаждаясь запретным вкусом.
– Свои же его и кокнули. Нечего здесь грешить на контрабандистов, – заявил он.
– Как это? – недоумевала я.
Он прикрыл единственный глаз и снова открыл его.
– А вот как миссис: один из них по слову Персиваля должен был прикончить второго, причем в тот момент, когда контрабандисты будут бежать по дороге, спасаясь от нападавших на берегу. Так что таможенник должен был стать жертвенным агнцем. И стал им.
– И что? Зачем так усложнять?
– Что же здесь непонятного? – искренне изумился моряк. – Листовки, которые я нашел в типографии, не были подписаны именем Фрэзера, значит, следовало найти другие доказательства, а поскольку и эти сгорели в печатне, нужно было искать новые. К тому же он был хитрым контрабандистом и не давался нам в руки – все, кого мы поймали, были пешками в его игре. Правда, один агент вроде бы хотел втереться к нему в доверие и выведать, где он хранит товары, да только пропал бесследно. Мы думаем, что Фрэзер либо убил его, либо заплатил хорошие деньги, чтобы тот молчал. В любом случае мы не знаем ничего ни о его судьбе, ни о том, где шайка Джейми Роя прячет товары.
Так вот кем был тот странный человек, пристававший ко мне у борделя! А я было приняла его за священника… Выпили ли мятный ликер в заведении мадам Жанны?
– А…
– Погодите, дайте доскажу, – Томпкинс вошел в раж, и не стоило его перебивать. – Сэр Персиваль сообразил, на кого вышел, но не мог придумать, где найти доказательства причастности Фрэзера ко всем тем делишкам, которые он проворачивал. Контрабанда – это одно, бунтарская писанина – другое, а вот то, что малый был якобитом, отбывавшим наказание, – это совсем другая песня! Если бы повезло привлечь его к ответственности, судебный процесс над ним был бы крайне поучителен и полезен для сэра Персиваля Тернера.
Теперь ясно, что задумал хитрый лис Тернер: убить таможенника и обвинить в этом преступлении Джейми – лучше нельзя было выдумать! Во-первых, само по себе убийство служителя короны, да еще исполняющего обязанности по поимке контрабандистов, карается смертной казнью. А во-вторых, против Джейми можно очень легко настроить общественное мнение: шутка ли, помилованный бунтовщик не раскаялся и продолжает свою гнусную деятельность! Контрабандист еще мог вызвать симпатию, но не бессердечный убийца.
– Сэр Персиваль – тот еще сукин сын… – констатировала я.
«Человек с косичкой» согласился со мной.
– Вы правы, миссис Фрэзер. Я того же мнения.
– Но убитый получил по заслугам, не так ли?
Томпкинс махнул рукой, и из чашки пролился бренди. Он плохо ориентировался в пространстве и не рассчитал силы.
– И здесь вы правы, мэм! Том Оуки вполне заслужил петли! Мы все были рады этому висельнику и прежде всего сэр Персиваль. Чертям будет чем заняться в аду, уж поверьте.
– Не сомневаюсь.
Повязка была готова, я завязала ее. Пора было возвращаться в лазарет.
– Вы бы попросили, чтобы кто-нибудь помог вам. Сами до гамака не дойдете, – добавила я, видя, что содержимое бутылки опорожнилось. – Ногу сейчас беспокоить нельзя, пока рана не заживет, поэтому предупредите начальство. Если не поверят, пришлите ко мне – я скажу, что наложила вам швы.
– Спасибо, мэм. Я очень, очень благодарен вам, – пролепетал Томпкинс заплетающимся языком.
Он встал было на ноги, но они не послушались, тогда я схватила его и потащила к выходу. Моряк упирался изо всех сил и бодро обещал:
– Ну что вы, миссис Фрэзер! Гарри Томпкинс сам дойдет, уж поверьте моему слову. – Он шатался, но ни в какую не хотел покидать мою каюту. – Со мной все было в порядке, и так будет впредь, – подмигнул моряк с косичкой, восставший из пепла печатной мастерской.
Красный нос и карий глаз отчего-то заставили меня задать ему, может быть, не совсем уместный вопрос:
– Эээ… мистер Томпкинс, а можно узнать год, когда вы родились?
Он заморгал, но был слишком пьян, чтобы хорохориться, и просто ответил:
– В лето Господне тысяча семьсот тринадцатое.
– А-а, понятно. Спасибо.
Я думала, что он упадет по дороге, но Томпкинс честно доплелся до конца коридора и плюхнулся куда-то вниз. Будучи небольшим знатоком восточного календаря, я в то же время была уверена, что год его рождения был годом Крысы[8], не иначе.
Глава 48
Миг милосердия
Спустя пару дней борьба с эпидемией приняла рутинный характер, то есть, как и всегда в подобных случаях, отчаяние первых часов битвы сменилось тупым упорством ежедневного боя. Поначалу помощь нужно предоставлять незамедлительно, поскольку от оперативных действий врача зависит, будет ли исход болезни летальным либо пациента можно спасти. Но это справедливо в случае, например, повреждения конечности, когда остановка кровотечения и правильная обработка раны спасают жизни и части тела. Тогда врач должен проявить героизм и неустанно оказывать помощь в любое время суток. При массовых заражениях типа тифа все обстоит несколько иначе.
Бдить денно и нощно, сражаясь с микробами и бактериями без антибиотиков – бесполезное дело. Я рассчитывала только на то, что болезнь отступит сама, а смерть повременит, что организм моряков справится сам и что больные выдюжат и это испытание. В таких условиях нужно было делать то, что следовало, и я поступала именно так.
Против всякой хвори имеются или должны иметься лекарства, как каждый яд имеет противоядие. У меня не было лекарств, и тьма и смерть поглощали меня и моих больных: за девять дней умерло сорок четыре человека.
Все, что у меня имелось, так это бочонок спирта. Каждое утро я должна была заставить себя и тех, кто помогал мне, встать и снова отправиться на битву с невидимым врагом, пока еще не встало солнце и пока нарождающийся день не забрал новые жертвы.
Кое-какие подвижки были, но слишком уж скромные: некто Ховард, бывший канонир, мог быть источником заразы. Как я установила, полтора месяца назад он повредил руку и был переведен на камбуз, где обслуживал кают-компанию.
Судовой хирург также вел журнал, из которого удалось установить, что первым зафиксированным заболеванием была болезнь морского пехотинца из кают-компании, как и последующие четыре случая. После инфекция распространилась по кораблю – ее перенесли те, кто не чувствовал себя заболевшим, но уже находился в инкубационном периоде. Сам Ховард в разговоре со мной признался, что встречал подобную болезнь и на других кораблях, где служил раньше. В то же время он продолжал работать на кухне, и кок ни за что не хотел отпускать его, считая ценным помощником, а «чертову бабу», то есть меня, принимал за полоумную, выдумавшую невесть что такое.
Вызвавшийся мне помочь Элиас Паунд тоже не смог ничего сделать, и я была вынуждена побеспокоить самого капитана Леонарда, приславшего мне на всякий случай вооруженных морских пехотинцев.
Когда капитан и пехотинцы ворвались на камбуз, вышла сцена: ничего не понимающего Ховарда отправили в арестантский трюм, послуживший нам на время карантинным боксом.
