Морган Райс - Первая Арена. Охотники за головами
Я качаю головой. Я устала. Я истощена. Я ранена. Я голодна. Эта комната из цельного металла. Снаружи сотни вооруженных охранников. Мы где-то под землей. Я даже не знаю где. У нас нет оружия. Мы ничего не можем сделать. Ничего.
Кроме одного, понимаю я. Я могу пасть, сражаясь.
– Я не позволю им просто отправить себя на смерть, – неожиданно говорю я в темноту.
Он поднимает на меня глаза. «Что ты имеешь в виду?»
– Я буду сражаться, – говорю я. – На арене.
Бен смеется, что больше напоминает иронический храп.
– Ты шутишь. Первая Арена состоит из профессиональных убийц. И даже этих убийц убивают. Никто не выживает. Никогда. Это просто растянутый смертный приговор. Для их развлечения.
– Это не значит, что я не могу попытаться, – бросаю я в ответ, повышая голос, злясь на его уныние.
Но Бен просто снова смотрит вниз, голова лежит на его руках.
– Ну, у меня нет шанса, – произносит он.
– Если будешь так думать, тогда действительно не будет, – отвечаю я. Это фраза, которую папа часто говорил мне, и я удивлена слышать те же самые слова из своих уст. Это взволновало меня: сколько же я впитала от него? Я слышу твердость в своем голосе, твердость, которую я до этого дня никогда не осознавала, и я почти ощущаю, как он говорит сквозь меня. Жуткое чувство.
– Бен, – говорю я. – Если ты будешь думать, что сможешь выжить, если ты будешь видеть себя выживающим, тогда ты это сделаешь. Будет то, что ты заставишь себя представить в голове. То, что ты скажешь самому себе.
– Просто врать себе, – говорит Бен.
– Нет, не врать, – отвечаю я. – Это тренировка. Большая разница. Видеть свое будущее, таким, каким ты его хочешь, создавать его образ в голове, а затем воплощать его в реальность. Если ты не сможешь его увидеть, ты не сможешь его создать.
– Ты говоришь так, будто действительно веришь в то, что сможешь выжить, – удивленно произносит Бен.
– Я не верю в это, – резко отвечаю я. – Я это знаю. Я собираюсь выжить. И я выживу, – я слышу растущую уверенность в своем голосе. Я всегда могла настроиться, вбить себе что-то в голову так, что иначе сделать уже не могла. Несмотря ни на что, я чувствую, как меня наполняет вновь обретенная уверенность, новый оптимизм.
И неожиданно в тот момент я принимаю решение: я выживу. Не для себя. Для Бри. Как бы там ни было, я не знаю, мертва ли она. Она может быть живой. И единственный шанс спасти ее, это остаться самой в живых. Пережить арену. Если это то, что требуется, тогда это то, что я сделаю.
Я выживу.
Я не вижу причин, почему у меня нет шансов. Если я что-то и умею делать, так это драться. Я была воспитана так, чтобы уметь это. Я бывала на ринге и раньше. Я частенько получала. И становилась сильней. Я не боюсь.
– Тогда как ты собираешься выиграть? – спрашивает Бен. В этот раз вопрос звучит искренне, как будто он действительно поверил в то, что я смогу. Может быть, что-то в моем голосе убедило его.
– Мне не нужно выиграть, – отвечаю я спокойно. – Мне нужно только одно. Выжить.
Я едва успеваю договорить, как слышу топот военных ботинок по коридору. Через мгновение слышится звук открываемой двери.
Они пришли за мной.
Пятнадцать
Дверь в нашу камеру открывается и в нее проливается свет из коридора. Я подношу руки к глазам, прикрывая их, и вижу силуэт охотника за головами. Я ожидаю, что он подойдет и вытащит меня наружу, но вместо этого он бросает что-то твердое в пластиковом пакете на пол и пинает это. Пакет скользит по полу и останавливается, ударившись о мою ногу.
– Последний ужин, – объявляет он мрачно.
Затем он выходит и хлопает дверью, заперев ее на ключ.
Я уже чувствую запах еды и живот отзывается острой болью. Я осторожно поднимаю пластиковый контейнер, я едва могу разглядеть, что в нем в тусклом свете: это что-то длинное и плоское, опечатанное фольгой. Я отгибаю фольгу и на меня немедленно наваливается еще более сильный запах еды – настоящей, приготовленной еды, которую я не ела уже много лет. По запаху это стейк. И курица. И картошка. Я наклоняюсь и исследую содержимое: огромный, сочный стейк, две куриные ножки, картошка пюре и овощи. Лучший запах в моей жизни. Я чувствую себя виноватой, что здесь нет Бри, чтобы разделить со мной эту трапезу.
Интересно, почему они дали мне такой экстравагантный ужин, думаю я, но затем понимаю, что это вовсе не доброе дело, а акт эгоизма: они хотят, чтобы я была сильной на арене. Или, может быть, они меня искушают в последний раз, показывая, какая жизнь меня ждет, если я приму их предложение. Настоящая еда. Горячая еда. Жизнь в роскоши.
По мере того, как запах просачивается во все мои поры, предложение становится все более и более заманчивым. Я не чувствовала запах настоящей еды уже много лет. Неожиданно я понимаю, какая я голодная, как истощилась, и всерьез задумываюсь, были бы у меня силы на драку без еды.
Бен выпрямляется и наклоняется вперед, не глядя на контейнер. Конечно. Я неожиданно почувствовала себя ужасной эгоисткой, что не подумала о нем. Он голоден не меньше моего и я уверена, что запах, который заполнил всю комнату, сводит его с ума.
– Раздели со мной ужин, – произношу я в темноту. Это потребовало напрячь всю мою силу воли, но это правильно.
Он качает головой.
– Нет, – говорит он. – Они сказали, что это для тебя. Ешь. Когда они придут за мной, они мне тоже дадут поесть. А тебе нужно это сейчас. Ты первая идешь драться.
Он прав. Мне это нужно сейчас. Особенно потому, что я планирую не просто драться – я планирую выиграть.
Меня не нужно уговаривать. Запах еды переполняет меня и я хватаю куриную ногу и управляюсь с ней за секунду. Я откусываю кусочек за кусочком, едва останавливаясь, чтобы проглотить. Это самая вкусная вещь в моей жизни. Но я заставляю себя отложить одну ножку для Бена. Бен может получить свой ужин – или не получить. Так или иначе, после всего, через что мы прошли, я чувствую, что поделиться с ним будет правильно.
Я приступаю к пюре, используя пальцы, чтобы сгрести его прямо в рот. Мой живот урчит от боли и я понимаю, что мне нужен этот ужин, больше, чем какой-либо в моей жизни. Мое тело само просит, чтобы я откусила кусочек, и еще один. Я ем слишком быстро и в считанные мгновенья я ловлю себя на том, что проглотила больше половины. Я заставляю себя сохранить остаток для Бена.
Я поднимаю стейк пальцами и делаю несколько больших укусов, медленно прожевывая, стараясь насладиться каждым кусочком. Это лучшее, что я когда-либо ела. Если это станет моим последним ужином, я им довольна. Я оставляю половину стейка и приступаю к овощам, съедая половинку каждой. Через несколько секунд я заканчиваю – но все еще не чувствую себя удовлетворенной. Я смотрю на то, что отложила для Бена, и хочу насладиться всем до последней крошки. Но я собираю волю в кулак, медленно поднимаюсь на ноги, пересекаю комнату и ставлю контейнер перед ним.
Он сидит, все еще опустив голову на колени, не поднимая глаз. Он выглядит совершенно потерянным. Если бы я была на его месте, я бы следила за каждым кусочком, который он съедает, представляя, каков он на вкус. А у него, похоже, совсем не осталось воли к жизни.
Он, должно быть, чувствует запах еды так близко, потому что в конце концов поднимает голову. Он смотрит на меня, в глазах читается удивление. Я улыбаюсь.
– Ты же не думал, что я действительно съем все? – спрашиваю я.
Он улыбается, но качает головой и опускает ее. «Я не могу, – говорит он. – Это твое.»
– Теперь твое, – говорю я и сую еду ему в руки. У него нет другого варианта, как не взять ее.
– Но это не справедливо… – начинает он.
– Я наелась, – вру я. – Кроме того, мне надо оставаться легкой перед боем. Я не буду достаточно быстрой на полный желудок.
Моя ложь не слишком убедительна и я вижу, что он не очень-то поверил в нее. Но я также вижу, что эффект от запаха еды подействовал и на него и первобытные инстинкты взяли верх. Это тот же самый импульс, который был у меня несколько минут назад.
Он наклоняется и жадно начинает есть. Он закрывает глаза, откидывается и глубоко дышит, прожевывая, наслаждаясь каждым кусочком. Я смотрю, как он заканчивает есть и вижу, как сильно он в этом нуждался.
Вместо того, чтобы идти на свою половину комнаты, я сажусь рядом с ним у стены. Я не знаю, как долго мне ждать, пока они придут за мной, и почему-то мне хочется быть ближе к нему те последние минуты, что мы вместе.
Мы сидим там, молча, друг возле друга, потеряв счет времени. Я уже на пределе, прислушиваясь к каждому шороху, постоянно спрашивая себя, когда же они придут. Когда я думаю о том, что ждет меня впереди, мое сердце начинает колотиться сильнее и я стараюсь выкинуть это из головы.
Я думаю, что они выведут нас на арену вместе и удивлюясь, что они разделяют нас, Это заставляет меня задуматься, какие же еще сюрпризы они подготовили. Я стараюсь не думать о них.
