У нас всегда будет Париж - Брэдбери Рэй Дуглас

— Блэр! — завопил я во все горло. — Я тут! Проклятье. Дверь случайно захлопнулась! Там, за углом! Старик умирает. За мной!

Я бросился бежать. Спасатели, одетые в черную форму, устремились следом, не разобравшись, что к чему.

Мы распахнули застекленную дверь. Я указал пальцем на Весалиуса.

— Выносите его! — скомандовал я. — В больницу Бротмана! Скорее!

Джеральда уложили на каталку и без промедления вывезли через ту же дверь.

У нас за спиной раздавались истерические вопли Блэра.

Джеральд Весалиус тоже их услышал; он весело помахал рукой и стал выкрикивать:

— Пока-пока, счастливо оставаться, прощай, всех благ, будь здоров, не поминай лихом!

А мы между тем бежали к санитарному транспорту.

Джеральд заходился смехом.

— Юноша!

— Что, Джеральд?

— Ты меня любишь?

— Конечно, Джеральд.

— Но ты ведь не намерен забирать надо мной власть?

— Нет, Джеральд.

— А над моими мыслями?

— Ни в коем случае.

— А над моим телом?

— Ни за что, Джеральд.

— Пока смерть не разлучит нас?

— Пока смерть не разлучит нас.

— Хорошо.

Бегом, бегом, вперед, вперед, через газон, по дорожке, к санитарной машине.

— Юноша.

— Да?

— В храме веданты?

— Да-да.

— В прошлом году?

— Да-да.

— Проповедь на тему «Величие всеобъемлющего смеха»?

— Я на ней присутствовал.

— Момент настал!

— Ну да, ну да.

— Хохотать до упаду?

— Хохотать до упаду.

— Взахлеб, от души?

— Господи, конечно, взахлеб и от души!

Тут в груди у Джеральда рванула бомба, а из гортани хлынула взрывная волна. Мне ни разу в жизни не доводилось слышать такого взрыва ликования; меня самого душил смех, но я бежал рядом с каталкой, которую без промедления толкали вперед и вперед.

Мы улюлюкали, вопили, орали, задыхались, втягивали в себя и выдыхали фейерверки веселья, как мальчишки в забытый богом летний денек, когда можно упасть на тротуар и содрогаться в притворных корчах, изображая разрыв сердца или приступ удушья, жмуриться от громового «ха-ха-ха» и «ох-хо-хо» и умолять: «Кончай, Джеральд, я сейчас сдохну, ха-ха, ох-хо-хо, господи, ха, хо», и опять «ох-хо-хо», пока не охрипнешь до шепота.

— Юноша?

— Что еще?

— Фараон Тутанхамон.

— Ну?

— Его мумию нашли в гробнице.

— Ну.

— У него губы изогнуты в улыбке.

— С чего бы это?

— А между передними зубами…

— Что?

— Застрял черный волос.

— И что из этого?

— А то, что человек перед смертью всласть покушал. Ха-ха!

Ха-ха, о господи, хо-хо, скорей, бегом, скорей, бегом.

— И последний вопрос.

— Ну, что еще?

— Ты готов со мной сбежать?

— Куда?

— К пиратам.

Мы наконец-то добрались до машины «скорой помощи», и Джеральда вкатили в распахнутые двери.

— К пиратам! — громогласно повторил он.

— Ладно, Джеральд, хоть бы и к пиратам — я с тобой!

Двери захлопнулись, взвыла сирена, заурчал двигатель.

— К пиратам! — прокричал я вслед.

Летняя пиета

— Скорей бы, — сказал я.

— Да уймись ты, а? — отмахнулся мой брат.

— Не могу заснуть, — твердил я. — Завтра тут такое будет — прямо не верится. Два цирка в один день! «Братья Ринглинг» приедут на длиннющем поезде в пять утра, а через полчаса и «Братья Дауни» прикатят — на грузовиках. Я лопну.

— Знаешь что, — сказал мой брат, — давай-ка спать. Завтра подъем в полпятого.

Перевернувшись на другой бок, я все равно не смог уснуть: шутка ли дело — я так и слышал, как в нашу сторону движутся сразу два цирка, которые перевалили через горизонт и уже начали подниматься вместе с солнцем.

Как-то совсем незаметно стрелки часов подкрались к четырем тридцати, и мы с братом спустили ноги в холодную тьму, оделись, схватили по яблоку вместо завтрака, выскочили на улицу и помчались под горку в сторону железнодорожной станции.

Еще толком не рассвело, а «Братья Ринглинг», объединившись с «Барнумом и Бейли» [3], уже прибыли на длинном составе, в общей сложности из девяноста девяти вагонов, в которых ехали слоны, зебры, лошади, львы, тигры и акробаты; мощные паровозы пыхтели в утренней дымке, выдыхая клубы черного дыма; двери товарных вагонов раздвинулись, чтобы выпустить в темноту лошадей, цокающих копытами, и осторожных слонов, и целое полосатое стадо зебр, плотно сбившихся в ожидании зари, а мы с братом хотя и дрожали от холода, но все же не сходили с места, потому что ждали, когда начнется парад-алле — самый настоящий парад-алле, в котором все животные пройдут через предрассветный город к дальним пустырям, где шатры будут шептаться со звездами.

Стоит ли говорить, что мы с братом присоединялись к этой процессии, вместе с нею поднимались в горку, а потом пересекали весь город, который и подумать не мог, что мы уже на ногах. А мы были тут как тут и сопровождали девяносто девять слонов, сотню зебр, две сотни лошадей и большой грузовик с немым оркестром в сторону пустыря, который сам по себе не представлял ничего особенного, пока вдруг не расцветал высокими яркими шатрами.

Наше нетерпеливое волнение крепло с каждой минутой, потому что на том месте, где пару часов назад не было вообще ничего, теперь появилось все на свете.

К половине восьмого «Братья Ринглинг» совместно с «Барнумом и Бейли» почти завершили установку шатров, и нам с братом уже пришло время бежать назад, туда, где из автоколонны выгружали скромный цирк братьев Дауни — уменьшенную копию большого чуда, которая выплескивалась не из поездов, а из грузовиков: слонов было не более десятка против доброй сотни, зебр — всего ничего, а старые львы, дремавшие каждый в своей клетке, оказались изможденными и облезлыми. Да и тигры были не лучше, а у верблюдов был такой вид, будто они шли без отдыха сто лет и порядком запаршивели.

Мы с братом трудились все утро: разгружали ящики с кока-колой, причем разлитой в настоящие стеклянные бутылки, а не в пластиковые — такой ящик на двадцать кило тянет. К девяти утра я уже валился с ног, перетащив штук сорок этих ящиков, а ведь еще надо было глядеть по сторонам, чтобы ненароком на тебя слон не наступил.

В полдень мы мчались домой, чтобы перехватить по сэндвичу, — и назад в маленький цирк, смотреть, как под взрывы петард выступают акробаты, воздушные гимнасты, облезлые львы, клоуны и наездники-ковбои.

После окончания утренника — опять бегом домой, сжевать всухомятку очередной сэндвич и за руку с отцом неторопливо шагать в большой цирк на восьмичасовое представление.

Там под гром литавр и лавины музыки гарцевали скаковые лошади, состязались меткие стрелки, а в клетках метались кровожадные гладкие львы. Улучив момент среди общего хохота, мой брат сбежал с приятелями, а я остался с отцом.

К десяти вечера гром и лавины сменились оглушительной тишиной. Парад-алле, который я видел на рассвете, двинулся в обратную сторону, а шатры, тяжко вздыхая, стали ложиться на траву звериными шкурами. Мы стояли в сторонке, а цирк выпускал из себя воздух и, сложив шатры, уходил в ночь, и темноту заполонила процессия слонов, которые с фырканьем держали путь к железнодорожной станции. Мы с отцом глядели во все глаза, не сходя с места.

Моя правая нога уже сделала шаг в сторону дома — дорога-то предстояла не близкая, но тут случилось непонятно что: я заснул стоя. Не свалился, не перетрусил, просто ни с того ни с сего почувствовал, что не могу двигаться. Глаза сами собой закрылись, и я стал оседать на землю, но меня подхватили сильные руки и подняли в воздух. Я даже чувствовал отцово теплое табачное дыхание — это он взял меня, как маленького, на ручки, повернулся и, шаркая подошвами, начал долгий путь к дому.

Вот такая невероятная история, а ведь до дому было мили полторы, время позднее, цирк уже почти скрылся из виду, а его удивительных обитателей и след простыл.