Эра титанов - Риддл А. Дж.

После этого все разошлись по своим направлениям, а мы с Майком и Бобом зашагали по тропинке через густой лес и покрывшиеся инеем поля. По мере того как поднималось солнце, высокая трава начала оттаивать, и у меня до колена промокли брюки. Утренний воздух был холодным, но мы шли быстро, и я не замерз.

Я шагал вперед, заставляя себя не думать про Харпер.

Каждый час мы останавливались, чтобы включить мобильные телефоны и сделать фотографии, но нам так и не удалось поймать сигнал или снять что-нибудь существенное. Все было, как рассказывал Майк: холмы, поля и лес, тянувшийся, казалось, до бесконечности. Мы смотрели по сторонам и вперед – и просто так, и в бинокль, который Боб вчера нашел в чьей-то ручной клади. Хотя бинокль нам почти не помогал.

Наконец мы добрались до гряды, с которой Майк сделал фотографию, и увидели восьмиугольное сооружение из стекла. Мне показалось, что оно находилось в десяти милях от того места, где мы стояли, и, как выяснилось позже, я не ошибся. Мы не стали останавливаться, чтобы перекусить, и пошли прямо к нему. Следовало отдать должное Уорду: он не отставал, хотя дышал заметно тяжелее, чем мы с Майком, и выглядел совершенно измученным. У меня возникло ощущение, будто с каждым часом Боб старел все больше, но, думаю, этот человек ни за что на свете не согласился бы пропустить такое приключение.

Примерно на полпути до странного здания, во время одной из остановок, которые мы делали каждый час, я посмотрел в бинокль по сторонам и кое-что заметил: каменный фермерский дом к югу и, возможно, еще один милях в десяти от него. Я постарался запомнить их местоположение, решив, что, если восьмиугольное строение окажется пустышкой, мы пойдем к дому. Несколько минут я рассматривал его, пытаясь отыскать там признаки жизни, но мне не удалось уловить даже намека на движение. Дом показался мне заброшенным.

Мы добрались до стеклянного сооружения, когда уже перевалило за полдень, и позже, чем я планировал. Вблизи оно оказалось значительно больше, чем когда мы смотрели на него с гряды: по меньшей мере пятьдесят футов в высоту и примерно триста в ширину. Стены были сделаны из матового стекла бело-голубого оттенка, все остальное, как мне показалось, из алюминия.

Ни к нему, ни от него не вело ни тропинки, ни проселочной или асфальтовой дороги, что выглядело очень странным.

Мы обошли диковинное сооружение по периметру, пытаясь отыскать дверь, и примерно на полпути я услышал, как щелкнули запоры. В следующее мгновение вверх поднялась панель, и в то, что мы увидели по другую сторону матового стекла, просто невозможно было поверить.

Мы замерли на месте, широко раскрыв от изумления глаза.

Я знал это место, я был здесь всего один раз в жизни, но тот день остался в моей памяти как одно из самых ярких воспоминаний детства.

Мне тогда было восемь, и всю неделю до того, как я сюда отправился, я считал дни и часы до этого мгновения. Меня приводило в возбуждение не само это место, а то, что я ехал туда с отцом. Тогда он был послом США в Соединенном Королевстве, и мы мало времени проводили вместе. А в тот день я чувствовал особую близость с ним.

Для других детей, которые тоже поехали на экскурсию, доисторический памятник казался всего лишь кучей камней, разбросанных по полю. Стоунхендж не вызывал у них никакого интереса, однако для моего отца был не только историей, но и вдохновением, символом идеала. Примерно пять тысяч лет назад люди, построившие его, истекали кровью и по́том, отдавали жизнь ради того, чтобы сохранить свою культуру и свое видение мира и передать их будущим поколениям.

То, что эти люди создали Стоунхендж и часть его сохранилась до наших дней, чтобы дарить нам вдохновение и говорить с нами, пусть и загадками, отзывалось в душе моего отца. В тот день я понял, что в этом он видел свое назначение в роли дипломата. Отец строил свой собственный Стоунхендж – Америку, и особенно ее отношения с другими странами, – чтобы передать людям свое ви́дение лучшего человеческого общества на всем земном шаре, в центре которого находятся свобода и равенство. И дело было не в том, что он не любил меня или ему не нравилось проводить со мной время, – просто он считал свою работу важнее всего на свете.

Тогда, в восемь лет, стоя рядом с огромными камнями Стоунхенджа, я понял суть своих отношений с отцом, и это помогло мне избежать огромного количества мучительных переживаний в детстве. Мое открытие стало утешением, особенно в те минуты, когда я спрашивал себя, почему его никогда нет рядом, в то время как другие отцы так много внимания уделяют своим детям.

Но открытие, сделанное в детстве, бледнело по сравнению с тем, что я увидел теперь. Двадцать восемь лет назад я видел медленно разрушающиеся руины, которые неуклонно уничтожали время и вандалы: половина каменных столбов рассыпалась в прах, а часть лежала на земле. Но Стоунхендж, представший передо мною сейчас, выглядел так, будто его строительство закончилось вчера.

Глава 12

Харпер

Я чувствовала себя куском мяса в хрупкой оболочке из кожи, который кто-то решил сварить, чтобы приготовить суп.

Меня пожирала лихорадка. Три года назад я болела гриппом, а моя мама – воспалением легких. То, что происходило со мною сейчас, было ни на что не похоже. Я чувствовала себя ужасно и едва справлялась со страхом.

Здесь, в салоне первого класса, мир существовал помимо меня; он то возникал, то пропадал, когда я засыпала – или как будто бы парила в полусне в густом тумане.

Передо мной возникло лицо доктора Сабрины.

– Вы меня слышите, Харпер? – спросила она.

– Да. – Я едва различала свой хриплый, слабый голос.

– Ваше заражение становится хуже, это все из-за ноги. Вы меня понимаете?

Я кивнула.

– Я промыла рану, когда вы выбрались из озера, но заражение все равно началось. Я дам вам четыре таблетки ибупрофена и вернусь обсудить, что делать дальше.

Я проглотила таблетки и закрыла глаза. Что делать дальше. Мне стало смешно. Интересно, почему? О, да, потому что у меня рана на ноге. По крайней мере, лучшая часть меня не пострадала.

У меня по-прежнему все болело, но температура снизилась и в голове прояснилось. Мир вокруг снова начал существовать, а вскоре пришла докторша. Она повернула меня, чтобы лучше рассмотреть мою правую ногу, и спустила джинсы, которые соскользнули с меня, точно пижама.

Я сильно похудела, и это меня обрадовало.

Темно-красная жидкость пропитала белую повязку, которая закрывала ногу от самого колена до щиколотки. Кожа вокруг покраснела и распухла, и мне казалось, что, когда я на нее смотрела, мне сразу становилось хуже.

Тогда, в тонущем самолете, когда Ник резко дернул меня и оторвал то, что впилось мне в ногу, я уже почти ничего не чувствовала, но сейчас мое тело наполняла боль, и мне казалось, что я ощущаю, как жар поднимался по моему телу наверх.

Сабрина долго смотрела на повязку, как будто превратилась в рентгеновский аппарат в человеческом обличье и должна была сохранять неподвижность, чтобы сделать хороший снимок.

– У вас серьезное заражение, причиной которого является рана в икроножной мышце, – глядя мне в глаза, сказала она. – Опасность инфекции возникла в тот момент, когда вас вытащили на берег. Я постаралась промыть и забинтовать рану, но этого оказалось недостаточно. Сейчас мы должны принять решение.

Мне совсем не понравилось, как это прозвучало.

– Я могу еще раз промыть рану и дальше следить за ее состоянием более внимательно. При обычных обстоятельствах вы бы уже получали антибиотики, но у нас очень ограниченный запас. Поскольку мы имеем доступ к вашей ране, у нас есть шанс справиться с инфекцией без антибиотиков, которые принимаются перорально.

– Понятно, – кивнула я.

– Если инфекция будет продолжать развиваться к заходу солнца, нам придется принять превентивные меры, чтобы она перестала распространяться.