Морган Райс - Вторая Арена
Направляясь к другому дереву, я неожиданно слышу хруст сзади себя. Бен стоит впереди и это не может быть он. Мое сердце останавливается. Нас выследили.
Семь
Я оборачиваюсь, смотрю в направлении хруста и замечаю движение. Я застываю на месте, в горле у меня пересыхает, когда я понимаю, что это.
Я не могу поверить. Там, всего метрах в двадцати от нас, стоят два оленя. Они остановились и подняли головы, глядя прямо на нас.
Мое сердце бьется в возбуждении. Этой еды будет достаточно, чтобы прокормить нас несколько дней. Я даже не могу поверить в нашу удачу.
Я без промедления выхватываю нож, замахиваюсь и кидаю его, вспомнив, что в прошлый раз это сработало.
Но на этот раз мои руки слишком замерзли и я промахиваюсь. Они стремительно срываются с места.
Я быстро сдергиваю лук со спины, зажимаю между пальцев стрелу и стреляю в убегающего оленя. Но с луком мне не везет еще больше: стрела попадает в дерево совсем далеко от цели.
– Черт подери! – вырывается у меня возглас. Остров маленький, но они слишком быстры. Я не могу придумать, как их поймать без пистолета, из которого я бы все равно не выстрелила, чтобы не привлечь внимание, и без профессиональных ловушек.
Неожиданно Бен делает шаг вперед, берет из моих рук лук и одну стрелу. Он делает три шага вперед, точно и уверено держа стрелу, он натягивает тетиву, задерживает дыхание и осторожно прицеливается в убегающего оленя, который в добрых пятидесяти метрах и с каждой секундой становится все дальше. Олени петляют между деревьями – попасть невозможно.
Бен отпускает тетиву и стрела летит по воздуху.
К моему удивлению, я слышу звук стрелы, входящей в плоть. Я в полном шоке смотрю, как один из оленей падает.
Я поворачиваюсь и смотрю на Бена с открытым ртом. Он стоит не шевелясь, и медленно опускает лук. Он выглядит печальным, как будто сожалея о своем поступке.
– Ты не говорил мне, – говорю я тихо, – что ты профессиональный стрелок.
Он поворачивается и пожимает плечами, возвращая лук.
– Ты не спрашивала, – говорит он равнодушно.
Бен отворачивается и идет в направлении оленя. Я стою, слишком ошеломленная, не зная, что и сказать.
Я иду за ним, стараясь понять, что произошло. Я не понимаю, откуда Бен научился всему, и особенно – стрелять. Это был невероятный, единственный в своем роде выстрел. Я уже «списала» Бена, и лишь сейчас поняла, какую ценность он представляет. И теперь, глядя на его походку, которая стала намного уверенней, я понимаю, что этот эпизод много значил для него. Он как будто вышел из оцепенения, начал гордиться собой, почувствовал себя нужным. Впервые я ощущаю, что он с нами, он здесь, он – член нашей команды.
Мы оба подходим к оленю и встаем над ним. Он лежит на боку, снег под ним окрашен кровью, его ноги все еще дергаются. Это было идеальное попадание, прямо в шею.
Через несколько секунд он перестает трепыхаться и умирает.
Бен наклоняется и перекидывает животное через плечо. Он поворачивается и мы идем назад к пещере. Пока мы идем, я успеваю собирать сухие ветки, срывая столько, сколько могу унести. Затем я набираю широких сосновых веток, которые станут отличным одеялом и подушкой для Розы.
Мое сердце наполняется оптимизмом. Небо потемнело и снег усиливается, а ветер разыгрался не на шутку, но меня это не заботит. У нас есть укрытие – настоящее укрытие со свежей едой, которой хватит на всех, и с дровами для костра. Теперь я чувствую, что удача повернулась к нам лицом.
* * *Наконец к нам пришло чувство покоя. Мы сидим, сбившись в кучу, в глубине пещеры, вокруг яркого огня. Спички, которые я взяла из папиного дома, – бесценны, как и дрова, которые я притащила из леса. Благодаря этому мы развели костер и, когда он занялся, по очереди сходили в лес и притащили небольшие поленца, настолько сухие, насколько мы смогли найти, и стали подкидывать их во все увеличивающееся пламя. Тут пригодились папины инструменты – с помощью молотка и отвертки я снимала с дров них сырую кору, избавлялась от влажных верхних слоев, добираясь до сухой сердцевины. Теперь огонь ревет, давая тепло, которого нам так не хватало все это время.
Сидя здесь, вытягивая руки над пламенем и потирая ладони, я чувствую, что мои конечности постепенно расслабляются. Я и не догадывалась, что была так напряжена, так промерзла. Я постепенно оттаиваю, прихожу в себя. Здесь на удивление тепло. С огнем и крышей, защищающей от ветра и снега, я чувствую себя как дома.
Выглянув из пещеры, я вижу, что на улице совсем темно. Буря, должно быть, усилилась, и снег все еще идет, зловеще засыпая вход в пещеру – нападало уже с полметра. Но в остальном убежище просто превосходное. Это место – подарок судьбы. Не знаю, выжили бы мы где-либо еще.
Логан сидит поодаль, у входа в пещеру, глядя на бурю, на темнеющее небо, и, в основном, на лодку. Я сама уже несколько раз выходила и проверяла ее. Картина была одна и та же: она раскачивается от сильных порывов ветра, но крепко привязана и укрыта от шторма так хорошо, как это только возможно. Она никуда не уплывет. В поле зрения никого нет, а ветер, снег и скалы с обеих сторон отлично защищают ее. Я думаю, что у Логана просто паранойя. Но оттого, что он сидит там и приглядывает за ней, я чувствую себя уверенней. В конце концов он сам придет к костру, чтобы согреться.
Рядом со мной к костру склонился Бен. Он впечатляет меня своими навыками: к моему удивлению, он взял мой нож и разделал оленя, сняв с него шкуру всего за несколько минут. Затем он нарезал мясо на ровные куски, очевидно, прекрасно разбираясь во внутренностях оленя. Он разделил мясо на пять огромных порций, надел каждую на острую ветку и поставил над огнем. Теперь он постоянно переворачивает каждый из кусочков и вскоре запах заполняет все мои органы чувств, заставляя живот урчать уже час, пока мясо готовится. Оно пахнет так вкусно, что от одной мысли о нем у меня текут слюнки.
Я поворачиваюсь к Розе. Я принесла ее поближе к огню и положила на толстом слое сложенных веток, и теперь я вижу, что ее сон тяжел, а брови нахмурены. Несколько часов назад я опять сменила ее повязку – она была ужасного цвета. Хуже всего то, что ее рана серьезно заражена, и заражение распространяется по ее руке в обоих направлениях, от него уже доносится неприятный запах. Оно превращается в гангрену. Мне очень не нравится, как быстро повязки пропитываются кровью.
Роза в бреду. Я даю ей снотворное через каждые несколько часов, но не знаю, сколько еще оно будет действовать. Я не знаю, чем еще ей помочь, и чувствую себя бесполезной.
Ей действительно нужны лекарства. Определенные лекарства. А я даже не представляю, где их искать. Даже если мне каким-то чудом удастся выехать в метель и непогоду на остатке топлива, даже если я найду где-то здесь город, вряд ли там обнаружится работающая аптека. Я понимаю, что это бесполезно и лишь подвергнет риску остальных.
Поэтому я лишь стараюсь сделать так, чтобы ей было комфортно, и надеюсь на лучшее. Я подхожу к ней, сажусь рядом и осторожно разворачиваю последнюю повязку, пропитанную кровью.
Роза стонет от боли, когда я снимаю ее. В очередной раз я проклинаю безумца, укусившего ее.
Сняв повязку и открыв рану воздуху, я иду ко выходу из пещеры, чтобы зачерпнуть снега, как я уже проделывала несколько раз. Я возвращаюсь с ним и снова сажусь на колени рядом с ней, положив снег ей на рану. От этого она вздрагивает и стонет. Я надеюсь, что снег дезинфецирует рану и уменьшит боль. Я беру свежую повязку, высушенную у огня, и осторожно накладываю ее на рану.
Роза открывает глаза, такие маленькие и испуганные, и смотрит на меня снизу вверх.
– Спасибо, – говорит она.
Мое сердце вздрагивает от звука ее голоса. Она такая милая, такая храбрая. Она в два раза храбрее, чем я в ее возрасте. Да любая девочка визжала бы и ревела в ее положении!
Я наклоняюсь и целую ее в лоб, с тревогой отмечая, какой он холодный. Мое сердце болит так, будто его режут ножом. Я знаю, что это не предвещает ничего хорошего. Совершенно ничего.
Мне хочется закричать на весь мир, на всю царящую в нем несправедливость. Так нельзя! Почему у нас забирают такую милую, красивую, потрясающую девочку?! У меня не хватает слов и я изо всех сил стараюсь сдержать слезы и выглядеть сильной перед ней.
– Все будет хорошо, – говорю я самым уверенным голосом, каким только могу.
Она слабо улыбается, глядя будто сквозь меня. Это заставляет меня вспомнить чьи-то слова: умирающим дается дар распознавать нашу ложь.
Бри, которая сидит с другой стороны от Розы, тянется и гладит ее сзади по волосам. Кажется, что Бри страдает даже больше, чем Роза: я никогда не видела ее настолько печальной за всю свою жизнь. Кажется, будто ранили не Розу, а ее.
Пенелопа лежит на груди Розы и иногда лижет ее лицо.
– Будешь кушать? – спрашиваю я Розу.
– Я попробую, – отвечает она слабо. – Но я не очень голодна.
