Джо Хилл - Страна Рождества
Лишь от одного того, что он держит в руках один из этих скользких пакетов со взрывчаткой, подмышки у него покалывало от пота. Только этот чертов таймер для рождественской гирлянды отделял их обоих от взрыва, который не оставил бы от них даже фрагментов.
— Я одного не понимаю, — сказал он. — Когда ты собираешься их устанавливать? И где?
Он поднялся на ноги и вытянул голову, глядя то в одну сторону, то в другую, как ребенок, собирающийся перейти дорогу с сильным движением.
Они находились среди деревьев в лесной лощине. Прямо у него за спиной пролегала подъездная дорога к Дому Саней, гравийный проселок, шедший вдоль насыпи, ширины которого едва хватало для проезда одной машины.
Слева от него было шоссе, на которое почти пятнадцать лет назад, вырвавшись из подлеска, вышла жилистая девочка-подросток с жеребячьими ногами и почерневшим от копоти лицом, которую заметил толстый двадцатилетний парень на «Харлее». Лу тогда ехал куда подальше после неприятного разговора с отцом. Лу просил немного денег — хотел получить аттестат, а потом поступить в колледж штата и изучать издательское дело. Когда отец спросил, зачем, Лу сказал, что мог бы открыть свою собственную компанию по изданию комиксов. Его отец напустил на себя важный вид и сказал, почему бы не использовать деньги в качестве туалетной бумаги, ведь в итоге получится то же самое. Он добавил, что, если Лу нужно образование, он может последовать его примеру и пойти в морскую пехоту. При этом, может, порастрясти жирок и начать наконец нормально стричься.
Лу уехал на своем байке, чтобы мать не увидела его плачущим. На уме у него было добраться до Денвера, завербоваться и исчезнуть из жизни отца, проведя пару лет на службе за границей. Он не вернется, пока не станет другим человеком, худым и твердым, холодным и равнодушным, таким, который позволит отцу обнять его, но не обнимет того в ответ. Он будет называть отца сэром, сидеть в кресле навытяжку и подавлять всякий намек на улыбку. «Как вам нравится моя стрижка, сэр? — сможет он спросить. — Отвечает ли она вашим высоким стандартам?» Он хотел уехать прочь и вернуться измененным, человеком, которого его родители не знали. Собственно говоря, в большой степени так оно и случилось, хотя до Денвера он так никогда и не добрался.
Справа от него стоял дом, где Вик чуть не сгорела заживо. Не то чтобы это оставалось домом — нет, исходя из любого принятого определения. Остался только закопченный цементный фундамент и путаница обгорелых досок. Среди руин различался покрытый волдырями и почерневший старомодный холодильник, лежавший на боку, закопченная и деформированная рама кровати, часть лестницы. Почти нетронутой казалась только стена того, что некогда было гаражом. Дверь в этой стене была открыта, как бы приглашая войти, разгрести горелые доски, присесть и остаться на какое-то время. Обломки были усыпаны битым стеклом.
— Я имею в виду — это же вроде не Страна Рождества, верно?
— Нет, — сказала она. — Это дверной проем. Ему, наверное, не обязательно приезжать сюда, чтобы перебраться в Страну Рождества, но попасть в нее ему проще всего отсюда.
Ангелы с трубами у губ колыхались и покачивались среди снежинок.
— Твой дверной проем… — сказал он. — Мост. Он исчез. Пропал, когда мы скатились к подножию склона.
— Я могу вернуть его, когда он мне понадобится, — сказала она.
— Жаль, что мы не могли захватить с собой тех копов. Привести их прямо сюда. Может, они направили бы все свои пушки на нужного парня.
— Думаю, чем меньше веса приходится на мост, тем лучше, — сказала она. — Это крайнее средство. Я даже тебя не хотела по нему перевозить.
— Ну что ж. Теперь я здесь. — Он все еще держал в руке лоснящийся пакет с АНФО. Осторожно сунул его обратно к другим и поднял рюкзак. — Какой у нас план?
Она сказала:
— Первая часть плана состоит в том, что ты даешь мне эти штуковины. — Она взяла одну лямку рюкзака. Он на мгновение уставился не нее, придерживая рюкзак и не испытывая уверенности, что должен отдать ей его, потом отпустил. Но он получил, чего хотел, он был здесь, и она никоим образом не могла от него избавиться. Она перекинула лямку через плечо.
— Вторая часть плана… — начала она, затем повернула голову и посмотрела в сторону шоссе.
Сквозь ночь по нему скользила машина, свет фар которой пробивался через стволы сосен, бросая через гравийный проселок нелепо длинные тени. Она замедлила ход, приближаясь к повороту к дому. Лу почувствовал за левым ухом тупую пульсацию боли. Снег падал крупными, как гусиные перья, хлопьями, начиная скопляться на грунтовой дороге.
— Господи, — сказал Лу и с трудом узнал свой напряженный голос. — Это он. А мы не готовы.
— Отойди сюда, — сказала Вик.
Она схватила его за рукав и пошла спиной вперед, ведя его по ковру из сухих опавших листьев и сосновых иголок. Они вместе скользнули в выводок тонких, высоких и гибких берез. Лу впервые заметил, что их дыхание вырывается паром в посеребренной лунным светом ночи.
«Роллс-Ройс Призрак» свернул на длинную гравийную дорогу. На лобовом стекле плавало отражение желтоватой, как кость, луны, пойманной в переплетение черных веток — колыбель для кошки.
Они наблюдали за величественным приближением автомобиля. Лу чувствовал, как дрожат его толстые ноги. «Мне просто немного дольше нужно побыть храбрым», — подумал он. Лу всем сердцем верил в Бога, уверовал еще ребенком, когда увидел на видео Джорджа Бернса[177] в фильме «О Боже!». Сейчас он мысленно возносил молитву тощему, морщинистому Джорджу Бернсу: «Пожалуйста. Однажды я был храбрым, позволь мне еще раз побыть храбрым. Позволь мне побыть храбрым ради Уэйна и Вик. Я так и так умру, позволь мне умереть достойно». Потом ему пришло в голову, что он хотел этого, не раз об этом мечтал: о последнем шансе показать, что он может отбросить страх и сделать, что требуется сделать. Пора великого шанса наконец настала.
«Роллс-Ройс» прокатил мимо них, хрустя шинами по гравию. Он, казалось, замедлил ход, поравнявшись с ними на расстоянии менее пятнадцати футов, как будто водитель заметил их и теперь вглядывался. Но машина не остановилась, просто продолжила свое неторопливое продвижение.
— Вторая часть? — выдохнул Лу, осознавая, как болезненно колотится в горле пульс. Господи, он надеялся, что его не хватит удар, пока все это не завершится.
— Что? — спросила Вик, глядя на машину.
— В чем вторая часть плана? — спросил он.
— А, — сказала она, взяла второй браслет наручников и замкнула его на узком стволе березы. — По второй части плана ты остаешься здесь.
* * *На милом, круглом, щетинистом лице Лу изобразилось простое потрясение: так ребенок смотрит на свою любимую игрушку, только что раздавленную автомобилем. На глаза навернулись слезы, ярчайшие точки в темноте. Ее огорчало видеть его едва ли не плачущим, видеть его шок и разочарование, но звук защелкнувшегося наручника — это резкое, четкое клацанье, отдавшееся эхом в морозном воздухе, — был звуком окончательного решения, сделанного и необратимого выбора.
— Лу, — прошептала она и положила руку ему на лицо. — Лу, не плачь. Все хорошо.
— Я не хочу, чтобы ты ехала одна, — сказал он. — Я хотел быть там, чтобы тебе помочь. Сказал, что буду там, чтобы тебе помочь.
— Ты был со мной, — сказала она. — И останешься. Ты со мной, куда бы я ни отправилась: ты часть моего инскейпа. — Она поцеловала его в губы, ощутив вкус слез, но не знала, его ли это слезы или ее собственные. Отстранилась от него и сказала: — Так или иначе, Уэйн сегодня оттуда уберется, и, если меня с ним не будет, ему понадобишься ты.
Он быстро моргал и, не стыдясь, плакал. Он не вырывался из наручников. Береза была около восьми дюймов толщиной и тридцати футов высотой. Браслет на нее едва налез. Он смотрел на Вик с выражением горя и недоумения. Открыл рот, но никак не мог найти слов.
«Призрак» подъехал к правой стороне разрушенного дома, к единственной уцелевшей стене. Он остановился там на холостом ходу. Вик посмотрела на него. На расстоянии она слышала Берла Айвза[178].
— Я не понимаю, — сказал он.
Она протянула руку мимо наручника и коснулась бумажного обруча у него на запястье; того, который надели на него в больнице; того, что она заметила еще в доме ее отца.
— Что это, Лу? — спросила она.
— А, это? — спросил он, а затем издал звук, который был отчасти смехом, отчасти рыданием. — Я снова потерял сознание. Это ничего.
— Я тебе не верю, — сказала она. — Я только что потеряла отца — и не могу потерять тебя. Если ты думаешь, что я подвергну твою жизнь большему риску, чем тот, которому она уже подвергалась, то ты еще безумнее, чем я. Уэйну нужен отец.
— Ему нужна и мать, — сказал он. — И мне тоже.
