Пол Андерсон - Три сердца и три льва (сборник)
– Мир! Храните любовь в ваших сердцах, дети! Успокойтесь, ибо здесь присутствует сам Святой Дух!
Нападающие попятились. Наше окружение распалось. Люди начали опускаться на колени. Стон прошел по толпе, он все усиливался. Это был почти оргазм, и вдруг он смолк, сменившись тишиной. Подняв глаза, я увидел, что к нам приближается священник.
Он шел, держа в руке колокол, а над головой его, вознесшись вверх, плыл ранее стоявший за алтарем Т-образный крест. Так что вместе с ним шествовал сам пригвожденный к кресту Тайны Христос.
«Ничего тут нет страшного, – мелькнула дикая мысль, – если не считать, что другие церкви назвали бы все это кощунством – придать главному символу веры подобную форму и подействовать на него, как на какую-то метлу, с помощью антигравитационных заклинаний…»
Однако в целом зрелище было чрезвычайно внушительное. Это было как бы олицетворением всего гностицизма. Я всегда относился к «невыразимым тайнам» иоаннитов, как к невыразимому пустословию. Теперь я кое-что понял. Здесь было нечто большее, чем обычные сверхъестественные эманации. Я ощущал это каждым унаследованным от волчьей ипостаси нервом. Мне казалось, что эта сила исходила не от Всевышнего. Но тогда от кого же?
Священник остановился перед нами. Выглядел он вполне нормальным человеком. Маленький, тощий, и его мантия была ему не слишком впору. На пуговке носа криво сидели очки. Его седые волосы были такими редкими, что я едва мог понять, где начинается его тонзура – полоса, пробритая через макушку от уха до уха. Рассказывали, что такую тонзуру ввел Симон-волхв.[64]
Сперва он повернулся к толпе:
– Разрешите мне без ненависти поговорить с этими не знающими любви джентльменами. Возможно, это послужит торжеству добродетели. – В его голосе звучала какая-то странная убежденность. – Тому, кто любит, не может быть неведом Бог, ибо Бог есть любовь.
– Амен… – забормотали иоанниты.
Когда маленький священник повернулся к нам, я внезапно понял, что он действительно принимает всерьез это изречение. От его слов не пахло ложью.
Враг хорошо знает, как использовать преданность своему делу и искренность. Но теперь я относился к нему с меньшей неприязнью.
За стеклами очков священника обозначился человек. Он улыбнулся нам и наклонил голову:
– Добрый вечер. Я – посвященный Пятого класса, Мармидон. К вашим услугам.
– Это… э-э… ваше церковное имя? – осведомился Барни.
– Разумеется. Прежнее имя – есть первое, что следует оставить в этом мире, проходя через Врата Перехода. Если это вызывает у вас насмешки, то они меня не волнуют, сэр.
– Нет-нет, у меня ничего подобного и в мыслях не было.
Барни представился.
Потом представил меня. Этим простым способом он выказал наше желание наладить мирные отношения, поскольку и без того было легко определить, кто мы такие.
– Мы пришли, поскольку надеемся заключить соглашение.
Мармидон засветился:
– Великолепно! Изумительно! Как вы сами понимаете, я не официальный представитель. Демонстрация организована комитетом Национальной добродетели, но я буду рад оказать вам услугу.
– Беда в том, – сказал Барни, – что наши возможности в выполнении ваших основных требований весьма ограниченны. Как вы понимаете, мы не против мира во всем мире и всеобщего разоружения. Но это дело международной дипломатии. А решать, когда нужно положить конец оккупации ранее враждебных нам стран и сколько нужно затратить средств на повышение социального благосостояния в нашей стране, должны президент и Конгресс. Амнистией всех участвовавших в беспорядках должны заниматься городские власти. Вводить ли в школах курс философии и истории гностицизма, обязаны решать специально для этого назначенные представители правительства. Что касается всеобщего равенства и искоренения материализма, лицемерия и несправедливости… – Он пожал плечами. – Для этого нужно, по меньшей мере, ввести поправку в Конституцию.
– Вы, однако, можете оказать немаловажное влияние на процесс достижения этих целей, – возразил Мармидон. – Например, вы можете пожертвовать определенную сумму в фонд Комитета общественного просвещения. Вы можете способствовать выдвижению на выборах достойных кандидатов и помочь финансировать их кампанию. Вы можете разрешить прозелитам обращать в истинную веру ваших служащих. Вы можете прервать отношения с дельцами, все еще проявляющими упорство. – Он распростер руки. – И если вы сделаете это, дети мои, вы спасетесь от вечного проклятия!
– Ну, может быть. Хотя пастор Карлслунд из лютеранской церкви Святого Олафа убеждал меня в обратном, – сказал Барни. – Но в любом случае перечень слишком велик, чтобы провернуть все это за один день.
– Само собой, само собой! – Мармидона затрясло, так его переполняло рвение. – Мы достигнем поставленных целей постепенно, шаг за шагом. «Но пока в вас есть свет, вы можете быть детьми света». Таков единственный результат нашей сегодняшней беседы.
– Трудности в том, что вы хотите, чтобы были аннулированы подписанные нами контракты, за которые мы уже получили аванс. Вы хотите, чтобы мы нарушили данное нами слово и подвели тех, кто нам доверяет…
Сказанное никак не подействовало на Мармидона. Он выпрямился во весь рост, твердо посмотрел на нас и отчеканил:
– Эти воины Духа Святого требуют, чтобы вы прекратили производство снаряжения для армии, несущей угнетение другим странам, и полиции, несущей угнетение нашей стране! Сейчас мы не просим вас ни о чем большем. И не согласимся ни на что меньшее. Данный вопрос – вне обсуждения.
– Понимаю. Ничего иного я от вас не ожидал. Но я хотел бы при свидетелях разъяснить вам ситуацию. Я хочу предостеречь вас.
Те, кто слышал эти слова, зашебуршились. Одни свистящим шепотом передавали услышанное другим. Я понял, что напряжение снова возрастает.
– Если вы используете насилие против тех, кто пришел сюда, чтобы просто выразить свой протест, – объявил Мармидон, – они либо обрушат на вас силу закона, либо окончательно убедятся, что закон есть выражение интересов крупных предпринимателей… которые, говорю вам, есть, в свою очередь, порождения Сатаны.
– О, нет-нет, – заверил Барни. – Мы пониже сортом, хотите – верьте, хотите – нет. Но вы вторглись в чужие владения. Вы помешали нашей работе как раз тогда, когда нам не хватает ни времени, ни рабочих рук. Мы обязаны выполнить вытекающие из контракта обязательства, и мы попытаемся сделать для этого все от нас зависящее. Сейчас будет проводиться эксперимент. Он может оказаться опасным. Пожалуйста, ради вашей же безопасности, очистите территорию предприятия…
Мармидон застыл.
– Если вы задумали изгнать нас с помощью смертоносных заклинаний…
– Ничего подобного. Сейчас я подробно расскажу вам, что мы задумали. Мы намерены испробовать новый метод транспортировки жидкостей. Прежде чем внедрить его, мы обязаны удостовериться в его безопасности. Если система не выдержит испытания, те, у кого нет защиты, могут пострадать.
Барни повысил голос (хотя мы знали, что полицейские и так ловят каждое слово):
– Я приказываю и предупреждаю, я прошу вас. Прекратите вторжение, очистите территорию компании. В вашем распоряжении полчаса.
Мы повернулись и ушли в здание. Исчезли с их глаз раньше, чем опять поднялся шум. И пока мы шли через зал, пока не достигли благословенной тишины главной алхимической лаборатории, слышали летящие нам вслед проклятия, насмешки, ругательства. Слышали звериный вой иоаннитов.
В лаборатории собралось с дюжину ученых, техников и рабочих, отобранных Барни из числа добровольцев. Они сидели, курили, пили сваренный на бунзеновских горелках кофе. Негромко переговаривались. Когда мы вошли, нас встретили аплодисментами. Сидевшие в лаборатории наблюдали за нашими переговорами по видеошару.
Я поискал глазами заведующего товарными складами Айка Абрамса. Я еще со времен войны знал его как толкового парня и впоследствии предоставил ему работу на нашем предприятии.
– Все в порядке? – спросил я.
Он показал большой палец:
– Что касается меня, капитан, – более чем в порядке. Мне уже не терпится!
Мгновение я рассматривал его:
– Ты действительно готов применить ЭТО против тех людей?
У него стал такой вид, будто ему плюнули в лицо.
– А вы бы не применили, будь вы на моем месте?
«Да, на твоем, а также на месте множества людей, но особенно – на твоем, Айк, – да!» – подумал я.
Будучи рационалистом, я питал отвращение к иррациональной сущности гностицизма. Будь я набожным христианином, я мог бы предъявить церкви иоаннитов длинный счет. Тут и ее стремление вытеснить все прочие церкви, и отрицание всякого права этих церквей на дальнейшее существование…
И еще в большей степени, вероятно, – эзотеризм иоаннитов, отрицающих, что Бог изливает свою милость на все человечество. И рационалист, и верующий равно могли бы протестовать против извращения церковью иоаннитов Евангелия от Иоанна, не только самой мистической, но и самой прекрасной книги Священного Писания.
