Клайв Баркер - Баркер К. Имаджика: Примирение. Гл. 37-62
— Значит, он сказал тебе.
— Да. Так вот, думая обо всем этом, я ощутил желание отправиться домой, запереть дверь и сделать вид, что ничего не произошло.
— И что тебе помешало?
— Главным образом Понедельник. Он подбирал все, что попадалось нам по дороге. Ну и еще то, что Тэй внутри меня. Хотя сейчас это кажется таким естественным, словно он всегда был там.
— Может, так оно и есть, — сказала она. — Пиво еще есть?
— Да.
Он вручил ей бутылку, и она, подражая ему, стукнула ее донышком о порог. Пробка вылетела, пиво вспенилось.
— Так почему же ты захотел сбежать? — спросила она, утолив первую жажду.
— Не знаю, — ответил Клем. — Наверное, страх перед тем, что надвигается. Но это же глупо, верно? Ведь мы накануне чего-то возвышенного, как Тэй и обещал. Свет придет на Землю из миров, о существовании которых мы даже и не подозревали раньше. Ведь это же рождество Непобедимого Сына, верно?
— Ну, с сыновьями все будет в порядке, — сказала Юдит. — С ними обычно никаких хлопот.
— А насчет дочерей ты не так уверена?
— Нет, — ответила она. — Клем, Хапексамендиос истребил Богинь по всей Имаджике или, по крайней мере, попытался это сделать. А теперь выясняется, что Он — отец Миляги. Поэтому мне как-то не по себе, когда я думаю о том, что участвую в исполнении Его замысла.
— Я могу тебя понять.
— Часть меня думает… — Фраза повисла в воздухе.
— О чем? — спросил он. — Расскажи мне.
— Часть меня думает, что мы делаем страшную глупость, доверяя им — Хапексамендиосу и Примирителю. Если Он такой уж милосердный Бог, то почему Он сотворил столько зла? Только не говори мне, что пути Его неисповедимы. Слишком много на них разного дерьма, и мы оба знаем об этом.
— А ты разговаривала об этом с Милягой?
— Пыталась, но у него ведь одно на уме…
— Два, — сказал Клем. — Одно — Примирение, второе — Пай-о-па.
— Ну да. Пресловутый Пай-о-па.
— Ты знаешь, что он женился на нем?
— Да, он сказал мне.
— Должно быть, удивительное создание.
— Боюсь, я слегка пристрастна в его оценке, — сухо сказала Юдит. — Он пытался меня убить.
— Миляга сказал, что Пай в этом не виноват. Он стал убийцей не по природной склонности.
— Вот как?
— Он сказал мне, что сам приказал ему стать убийцей и шлюхой. Говорит, это было его ошибкой. Он винит во всем только самого себя.
— Он винит себя или просто принимает на себя ответственность? — спросила она. — Здесь есть существенная разница.
— Не знаю, — ответил Клем, явно не желая вдаваться в подобные тонкости. — Одно могу сказать: без Пая он чувствует себя потерянным.
Ей хотелось сказать, что она тоже ощущает себя потерянной, что она тоже тоскует, но она промолчала, не решаясь доверить это признание даже Клему.
— Он сказал мне, что душа Пая все еще жива, как у Тэйлора, — говорил Клем. — И когда все это будет закончено…
— Много он чего говорит, — отрезала Юдит, устав выслушивать, как другие повторяют Милягины изречения.
— А ты ему не веришь?
— Откуда мне знать? — ответила она ледяным тоном. — Я не принадлежу этому Евангелию. Я не его любовница, и не мне быть его апостолом.
За спиной у них раздался какой-то звук, и, обернувшись, они увидели стоящего в холле Милягу. Падающие на порог лучи солнца отражались и освещали его, словно свет рампы.
Лицо его было в поту, а рубашка прилипла к груди. Клем виновато вскочил на ноги, опрокинув бутылку, которая скатилась на две ступеньки вниз, проливая пенистое пиво, прежде чем Юдит успела ее подхватить.
— Жарко там наверху, — сказал Миляга.
— И спадать жара не собирается, — заметил Клем.
— Можно тебя на два слова?
Юдит знала, что он хочет поговорить с Клемом так, чтобы она не слышала, но тот либо проявил крайнее простодушие, в чем она сильно сомневалась, либо не пожелал играть по Милягиным правилам. Он остался на пороге, вынуждая Милягу подойти к двери.
— Когда вернется Понедельник, — сказал он, — я прошу вас съездить в поместье и привезти из Убежища камни. Я собираюсь свершить Примирение в комнате наверху, где мне будут помогать воспоминания.
— Почему ты посылаешь Клема? — спросила Юдит, не поднимаясь и даже не оборачиваясь к нему. — Я знаю дорогу, он — нет. Я знаю, как выглядят камни, он — нет.
— Я думаю, тебе лучше оставаться здесь, — ответил Миляга.
Теперь она обернулась.
— С какой стати? — сказала она. — Здесь от меня никакого толку. Или ты просто хочешь присматривать за мной для надежности?
— Вовсе нет.
— Тогда разреши мне съездить, — сказала она. — Я возьму в помощники Понедельника. Клем и Тэй могут оставаться здесь. В конце концов, они ведь твои ангелы-хранители?
— Ну раз тебе так хочется, — сказал он. — Я не возражаю.
— Не переживай, я вернусь, — сказала она насмешливо, поднимая свою бутылку с пивом. Хотя бы для того, чтобы поднять тост за чудо.
3
Через некоторое время после этого разговора, когда синий прилив сумерек стал затоплять улицы, вынуждая день искать спасения на крышах, Миляга окончил разговор с Паем и спустился посидеть с Целестиной. Ее комната в большей степени настраивала его на размышления, чем та, из которой он только что ушел. Там воспоминания о Пае возникали перед его взором с такой легкостью, что иногда ему казалось, будто мистиф явился к нему сам, во плоти. Рядом с матрасом Клем зажег несколько свечей, и в их свете Миляга увидел женщину, погруженную в такой глубокий сон, что никакие сновидения не могли его потревожить. Хотя она не выглядела истощенной, черты лица ее казались жесткими, словно плоть частично превратилась в кость. Некоторое время он пристально изучал ее, размышляя о том, обретет ли когда-нибудь его лицо такую же суровость. Потом он присел на корточках у изножья постели и стал слушать ее медленное дыхание.
Его сознание было переполнено тем, что он узнал — или, вернее, вспомнил — в комнате наверху. Как и большинство проявлений магии, которые были ему известны, ритуал Примирения не был обставлен никакой внешней торжественностью. В то время как большинство религий Пятого Доминиона купались в роскоши церемоний, чтобы ослепить паству и тем самым искупить недостаток понимания — все литургии и реквиемы, службы и таинства были созданы для того, чтобы раздуть те крошечные искры откровения, которые действительно были доступны святым, — подобная театральность была излишней в религии, служители которой держали истину в руках, а с помощью памяти он вполне мог надеяться стать одним из таких служителей.
