Вера Крыжановская-Рочестер - Дочь колдуна
Несколько недель прошло без каких-либо происшествий, и впечатление от случившегося ослабело, как вдруг произошло новое событие в доме. Подгорничная их, Варя, была молодая крестьянская девушка, свежая, здоровая и сильная. По родству с камеристкой, она спала в одной с ней комнате, и вдруг, однажды утром, девушку эту нашли умиравшей, а Ксения – камеристка – со слезами рассказала, что с вечера Варя легла совершенно здоровой, а ночью ее разбудили стоны. – Уж очень мне спать хотелось, так что я мигом опять уснула без памяти; но только в третий раз разбудили меня стоны. Соскочила я с постели и побежала к Варе, а та замертво лежит. Спросила я ее, что мол с ней? А она, бедная, шепчет: «Змей крылатый с зелеными глазами жизнь мою высосал». Потом Варя, в беспамятство впала, – закончила горничная.
Тотчас же призванный врач не нашел ее уже в живых и не мог дать никакого объяснения столь внезапной и непонятной смерти. Вскрытие тела тоже ничего не выяснило, разве только что сердце нашли в каком-то странном состоянии; оно оказалось скомканным, точно пустой мешок, но без малейшего повреждения. Таким образом, причина смерти осталась невыясненной. На фразу покойной, что будто крылатый змей с зелеными глазами высосал ее жизнь, «человек науки» не обратил, конечно, никакого внимания, а простые люди, в кухне, говорили, что бедная Варя видела собственную смерть.
На Масалитинова же этот случай произвел сильное впечатление; с лихорадочным волнением он обдумывал, обсуждал и сопоставлял наблюдавшиеся странные явления. Неоднократно видел он ночью, как Мила стремительно вставала на постели, мертвенно бледная, с широко раскрытыми глазами, с вздымавшейся грудью и размахивала руками, а затем снова падала, как мертвая. Сначала он пугался, но потом подметил, что после этого, на утро, Мила бывала свежее и веселее прежнего. Последний припадок такого рода произошел именно в ночь Вариной смерти и это обстоятельство тоскливо отозвалось в душе Масалитинова. Вообще он не мог отчетливо разобраться, какое чувство внушала ему Мила? Любовью это нельзя было назвать, потому что иногда она внушала ему физическое отвращение; в такие минуты он даже боялся ее, и у него являлось чувство, будто подле него труп. Тщетно отгонял он эту безумную мысль; тем не менее, волосы на голове шевелились и тело покрывалось холодным потом. И наоборот, часто она возбуждала в нем пылкую страсть, слепую и упорную, тянувшую его к ней, как пьяницу к вину. Эти противоречивые чувства боролись в нем, и он не мог их объяснить, но страдал от них и всегда чувствовал себя лучше вне собственного дома, казавшегося Масалитинову невыразимо мрачным, несмотря на всю его роскошь и комфорт. Страстно ожидал он теперь рождения ребенка, который внесет новую жизнь, и на нем безраздельно сосредоточится его любовь.
Благодаря тому, что здоровье Милы несколько улучшилось, Масалитинов начал принимать у себя и устраивал небольшие собрания, которые развлекали, но не утомляли жену.
Наиболее живым предметом пересудов в обществе служило появление в Киеве иноземного графа, – не то итальянца, не то венгерца, – который купил у Бельского один из его домов. Граф должен был быть очень богат, судя по тому, что обратил дом в настоящий дворец, роскошный и оригинальный, по рассказам. Молод или стар, красив или нет был этот сказочный принц, – про то никто не знал и с тем большим любопытством все ждали его появления. Мила также очень интересовалась иноземным графом, прибывшим, однако, незаметно, без шума и с немногочисленным штатом прислуги. Позднее распространился в городе слух, что граф оригинал и любит одиночество, чрезвычайно богат и притом ученый: астролог, магнетизер и врач, совершающий чудесные исцеления. Когда же убедились, что интересный иностранец – красивый молодой человек к тому же, любопытство дошло до высшей степени.
Одна Мила знала, что под личиной графа Фаркача скрывается ее отец, а потому с его приездом стала спокойнее. Она очень боялась, как бы не сделались слишком заметными «странные» случаи смерти в доме; он же, наверное, найдет средства другим способом придать ей сил.
Наконец, общее любопытство было удовлетворено. Анна Николаевна вернулась в Киев, где предполагала провести зиму, а так как граф Фаркач тотчас явился к ней, то в ее салоне весь городской «большой свет» познакомился с молодым иностранцем, и скоро все были без ума от него.
В живописной долине, закрытой со всех сторон высокими горами, стоит дворец Манарма, утопая в зелени окружающих его садов. Словно орлиное гнездо, одиноко и таинственно парит он над миром, вдали от людских горестей, вражды и преступлений; а внизу, под этим убежищем мира и света, далеко, далеко кипит земной ад с его густой, зловонной атмосферой, созданной пороками, нечистыми вожделениями и братоубийственной враждой, – словом, всем, что снедает смертных. Там идет беспощадная борьба демонов с людьми, которые и в свою очередь оспаривают друг у друга обрывки плотских наслаждений и дьявольский талисман – золото; но не тот чистый металл, каким он достается из недр земли, а загаженный дьявольскими когтями, трудовым потом, убийством, враждой, сладострастием и алчностью.
Такая вредоносная, зараженная атмосфера, подобно наполненной болезнетворными бациллами воде, тяжело отзывается на человеке чистом, от нее задыхается искатель света, и она душит мага. Потому великие герметисты и бегут прочь от толпы и земного хаоса, потребности их доведены до минимума, а величайшую для них роскошь представляют уединение и красота природы.
Дворец Манармы отвечает всем этим требованиям. Вокруг него раскинута пышная растительность, а с высоты балконов и террас открываются волшебные виды; плеск фонтанов или шум далекого водопада только и нарушают глубокую тишину; в усеянных цветами рощах порхают колибри – эти живые алмазы природы, а по лужайкам и аллеям блещут своим великолепным оперением павлины. В обставленных по-восточному залах едва заметна немногочисленная, но достаточная вполне для скромных потребностей мага прислуга; как тени, мелькают бесшумно по безмолвным залам дворца босые, бронзового цвета люди, поддерживая курения на жаровнях, или подавая скромную трапезу ученому.
В эту минуту у Манармы гости; два его ученика, которых он любил и обучал началам герметической науки; один – молодой, а другой уже зрелых лет. Снисходительно и с неистощимым терпением, но осторожно и разумно соразмерял он с их неустановившимся мышлением ту дозу знания, которую они способны были воспринять. Один из этих учеников был адмирал, прошедший уже первую ступень посвящения, а другой Георгий Львович Ведринский, который хотя и не знал еще ничего, но покорил сердце ученого индуса своим чистосердечием, усердием, покорностью и, наконец, своей страстной к нему привязанностью.
