Сергей Арбенин - Собачий род
Он открыл один из них — самый большой, как ему показалось, трёхдверный, под потолок. Он уже протянул руку, чтобы освободить от тряпья пространство, в котором мог бы уместиться.
План его был прост: он дождётся, сидя в шкафу, когда шум уляжется, и Дева вернётся в дом. Вот тогда-то он и выполнит, наконец, предназначенное ему Искупление.
И вдруг в комнате вспыхнул свет.
Густых зажмурился на мгновенье, а когда открыл глаза, увидел молодого человека в куртке, но без шапки, с густыми локонами волос. Этот юноша на первый взгляд был похож на студента. Но в руке "студент" держал пистолет Стечкина, а дуло его было направлено в грудь Густых. За молодым человеком маячил ещё кто-то, постарше, — белобрысый, с измятым небритым лицом, с расширенными от страха глазами.
— Владимир Александрович, поднимите, пожалуйста, руки, — внятно сказал молодой человек.
Это "пожалуйста" и обращение по имени-отчеству подействовали на Густых завораживающе. Он повернулся и медленно поднял руки.
— Повернитесь ко мне спиной, — сказал молодой человек, и добавил еще мягче: — Будьте так добры.
Густых хотел было возразить, но ничего умного в голову ему не пришло. Да и голова вдруг мгновенно опустела.
Он повернулся. Прямо перед ним, за широким дверным проёмом, чернел квадрат выставленной оконной рамы. Было довольно соблазнительно нырнуть в него и раствориться в темноте. Но ведь тогда не состоится, или, по крайней мере, будет снова отложено на неопределенный срок Искупление.
— А теперь я попрошу вас, — тем же настойчивым, но любезным голосом сказал молодой, — лечь на пол лицом вниз. Сначала, чтобы вам было удобно, встаньте на колени. Руки — на спину. Если вас это, конечно, не затруднит…
Густых, окончательно сбитый с толку, выполнил и это нелепое приказание.
Лёжа, прижавшись щекой к крашеному полу, Густых, наконец, сообразил, что он должен сказать:
— Кто ты такой, чтобы командовать мной?
— Вы, Владимир Александрович, находитесь в розыске уже несколько часов. В чём вас обвиняют, — не знаю. Но приказ отдан, и я его исполняю.
Тут он сказал тому, кто стоял позади:
— Давай, свяжи ему руки. Покрепче попрошу.
Густых вытерпел и это унижение. Белобрысый связал его на совесть, перетянув кисти рук чем-то вроде вожжей.
— А теперь мы посидим и подождём, — сказал "студент". — Слышите, Владимир Александрович? Осталось совсем недолго.
Стрельба за домом, отдававшаяся гулким эхом в маленькой пустой комнате, затихла. Со двора доносились непонятные крики.
Потом захлопали дальние двери: в комнату входили люди. И Густых внезапно почуял запах Девы.
Наконец-то.
И у этой девы было то самое, нужное ему имя: Наталья.
И всё остальное для него сразу исчезло: ни множество голосов, ни грохот сапог, ни даже этот юный, с едва отросшими усиками, человек с пистолетом, — ничто не могло отвлечь или помешать ему.
Густых напряг руки. Но вожжи были слишком крепкими. Они трещали, но не рвались.
И тогда руки Густых стали удлиняться, расти…
Одновременно он перевернулся с живота на спину и увидел, что молодой пятится к выходу, пистолет в его руке ходит ходуном, а белобрысый вообще исчез.
Густых поднял колени, вытянул руки из-за спины и начал подниматься. Одновременно он рвал руки из пут. Ему удалось ослабить узлы, и тогда он напрягся в полную силу. Путы стали истончаться и лопаться, разлетаясь отрезками кожи. Это, кстати, были не вожжи. Это была конская сбруя.
Он встал. Выстрел, ударивший его в грудь, лишь отбросил его, но не остановил. Густых рванулся вперёд, одним движением руки смахнув молодого с дороги, и бросился туда, откуда раздавались громкие голоса, и цыганская речь мешалась с русским крепким матом.
Он влетел в комнату, забитую людьми, так неожиданно, что никто не успел ему помешать. Он сразу же увидел деву, сидевшую на низком диванчике, застланном ковром. Тех, что стояли у него на пути, он посшибал, не останавливаясь, как кегли. Ещё мгновение — и его руки дотянулись до горла Девы. Она вскрикнула, и смолкла.
* * *
Кто-то стрелял. Потом цыгане резали его ножами. Его тащили за ноги, пинали и били чем попало: старая цыганка, например, била его по голове сковородкой.
Потом один из цыган сбегал в сени, вернулся с топором, предупреждающе крикнул. И одним ударом почти отсёк руку Густых. Ещё несколько ударов, — и руки перестали ему принадлежать. Густых упал на ковёр, морщась от вида собственных обрубков, торчавших из пробитых рукавов. Но он был спокоен, абсолютно спокоен: его Ка сосредоточилось в руках, и руки доделают дело.
Тело Густых вытянулось и обмякло.
Искупление состоялось.
Дева лежала на диване, раскинув руки и некрасиво скрестив ноги. Две быстро чернеющие руки Густых намертво впились в её нежное девичье горло.
Она шевельнулась. И открыла глаза.
Теперь она тоже стала тенью.
Ка.
* * *
Нар-Юган
Три волка улепётывали по заснеженному редколесью от страшной гудящей птицы. Волки были молодыми, неопытными, и к тому же ещё ни разу не встречались с таким опасным врагом.
Вокруг них взрывали снег горячие пули, — огненные, молниеносные, как сама смерть.
Волки не знали и не могли знать, можно ли бороться с такой огненной смертью, и можно ли от неё спрятаться.
Впереди было болотистое озерцо, и у первого волчонка, выбежавшего на лёд, лапы сразу разъехались в стороны. Он ткнулся мордой в лёд, задержавшись на мгновение. И в это самое мгновение жгучая невидимая молния ударила его между лопаток. Волчонок охнул от неожиданности, отлетел и замер.
Остальные перескочили через него и помчались дальше. Лапы скользили, волчат бросало из стороны в стороны.
* * *
Шуфарин, заместитель начальника лесного управления, с удовольствием крякнул:
— Один есть! — и показал большим пальцем вниз.
Его напарник, — он же подчинённый, — кивнул.
Шуфарин снова приложился глазом к окуляру прицела. У него был новенький навороченный карабин, и сам себе он казался в этот момент лихим героем американского боевика. Правда, вертолёт был совсем не таким, как в кино: нечего было и думать картинно выставлять ногу на подножку, трудно было даже высунуться наружу, — ветер мгновенно обжигал щёки морозом.
Он выстрелил трижды, и ни разу не попал: на этот раз скользкий лёд оказался союзником волков, — они совершали непроизвольные броски, виляли задами, а то и кружились, распластавшись на брюхе.
Наконец, и второй волк упал, закинув лапы.
Последний, кажется, понял, что убегать бесполезно. Он присел, прижав уши к голове и глядя на ужасную стрекочущую птицу, висевшую над ним.
