Стивен Кинг - Кошачье кладбище
Хоть бы поскорее утро, взмолилась Рейчел.
55
Словно прежний сон цепкой хваткой держал Луиса: он то и дело глядел на сверток, чтобы удостовериться, а не зеленый ли это пластиковый пакет. Ему вспомнилось, как наутро после ночного похода с Джадом он не мог толком восстановить в памяти, что и как они делали. Теперь же все тогдашние чувства ожили, каждым своим нервом он ощущал то же, что и в прошлый раз. Та же тяга приникнуть всей душой к лесу, несомненно, живому, всмотреться: ведь лес что-то говорит ему.
Да, тропа хорошо знакома. Местами она широка, как шоссе, местами — так узка, что приходилось пробираться боком дабы кусты не зацепили его поклажи. Тропа виляла среди величественных, как готические башни, деревьев. Он вдыхал запах смолистой хвои, она похрустывала и под ногами, он не столько слышал, сколько чувствовал это.
Но вот тропа взяла круто вниз, вскорости он угодил ногой в лужу — начинались топкие заросли тростника и еще каких-то безобразных растений с листьями, похожими на лопухи. Как и в прошлый раз, на тропе было светлее, чем вокруг. И воздух словно напоен электричеством.
ДАЛЬШЕ ИДИТЕ, КАК И ПО ВАЛЕЖНИКУ: БЫСТРО И УВЕРЕННО. ДЕРЖИТЕСЬ МЕНЯ И НЕ СМОТРИТЕ ПОД НОГИ.
ДА, РАЗУМЕЕТСЯ… КСТАТИ, А ГДЕ-НИБУДЬ ЕЩЕ В НАШИХ КРАЯХ ТАКИЕ КУСТЫ РАСТУТ? КАК ХОТЬ ОНИ НАЗЫВАЮТСЯ?
НЕВАЖНО, ЛУИС… ДАВАЙТЕ-КА ЛУЧШЕ ПРИБАВИМ ШАГУ.
И Луис пошел дальше, изредка и скоро, поглядывая под ноги, выбирая сухие кочки, взгляд его был устремлен вперед, а ноги почти сами собой выбирали нужный бугорок. ВЕРА ПРИНИМАЕТ СИЛУ ЗЕМНОГО ПРИТЯЖЕНИЯ КАК ДАННОСТЬ, вспомнилось ему, нет, не из курса теологии или философии. Фразу эту обронил как-то в конце урока его школьный преподаватель физкультуры, и Луис ее не забыл.
Так и он сам: принимает как данность чудодейственную силу индейского могильника воскрешать из мертвых и без оглядки спешит по Божкиной топи. Теперь окрест все заметно оживилось. В камышах резко и сердито перекликались птицы. Да уж, гостеприимства ждать не приходится. Изредка подавала голос лягушка — точно давилась нескончаемой резинкой. Не пройдя и двадцати шагов, Луис вдруг подвергся атаке: что-то темное налетело… может, летучая мышь?
Снова белесый туман пополз по земле, укутал ступни, колени, точно саваном накрыл все тело. Да, здесь определенно светлее, и чувствуется какая-то пульсация — точно бьется огромное сердце. Никогда еще не ощущал Луис природу, как живую, могучую силу… как неделимую сущность. Да, топь жила своей жизнью, но отнюдь не музыка наполняла ее. Луис не смог бы объяснить суть и первопричину этой жизни. Он чувствовал лишь, что всякого можно ждать от этого заряженного силой места, где он, человек, ощущал свою ничтожность и смертность.
А вот и тот же звук, что поразил Луиса еще тогда, осенью: высокий, истерический хохот, переходящий в плач. Смолк. Снова разорвал тишину истошным воплем, от чего у Луиса кровь застыла в жилах. Белесый туман все наползал и наползал. Жуткий хохот стих, растворился в стенаниях ветра, хотя порывов Луис не ощущал. Если бы ветер пробрался в лес, он разорвал бы туман в клочья и, как знать, какая бы картина открылась Луису, может, самая непривлекательная.
ВЫ УСЛЫШИТЕ КРИКИ, СТОНЫ, НО ЭТО ЛИШЬ ГАГАРЫ.
— Гагары! — произнес вслух Луис, не узнав собственного голоса, глухого и нетвердого. Но — насмешливого. Слава Богу, чувство юмора не изменило ему.
Немного постояв, он двинулся дальше. Словно в наказание за краткий отдых он тут же оступился, нога провалилась, и он едва не оставил ботинок в цепкой грязи под слоем воды.
Снова раздался неистовый стон — на этот раз слева. И почти сразу — за спиной, за самой спиной. Обернись Луис, и кажется, увидит мертвенно-бледный лик, вурдалачий оскал, огненный взгляд… Но Луис не оглядывался, не замедлял шаг, смотрел только вперед.
Вдруг белесый туман потемнел, и Луис увидел прямо перед собой возникшую из ниоткуда страшную, ухмыляющуюся злорадную морду. Узкие щелочки глаз (совсем как на классических китайских рисунках) изливали желто-грязный огонь. Нижняя губа отторбучена, видны бурые пеньки зубов. Но поразительнее всего уши… впрочем, это вовсе и не уши, а извитые рога. Совсем не такие, как рисуют у дьявола, скорее они напоминают бараньи.
Страшная, маячившая перед самым Луисовым носом голова, казалось, говорила… или просто ухмылялась? Двигались губы, но нижняя так и не возвращалась в обычное положение. Вены на лбу набухли и почернели. Ноздри раздувались, голова дышала, жила, исторгая белый пар.
Когда голова оказалась перед самым лицом Луиса, изо рта у нее вывалился длинный и острый, табачного цвета язык, весь в подвижных чешуйках, вот одна приподнялась словно дверца люка, выпустив осклизлого белого червяка. Конец языка приходился вровень с кадыком, будь у головы шея. Страшная морда осклабилась. Она смеялась!
Прижав к груди Гейджа, будто пытаясь защитить, Луис хотел было прибавить шаг, но ноги не слушались, скользили по мокрым кочкам.
ВЫ МОЖЕТЕ УВИДЕТЬ БЛУЖДАЮЩИЕ ОГОНЬКИ, ТЕ, ЧТО МЕРЕЩАТСЯ МОРЯКАМ. ОНИ МОГУТ ПРИНИМАТЬ РАЗНЫЕ ОЧЕРТАНИЯ, НО НЕ ОБРАЩАЙТЕ ВНИМАНИЯ. ЕСЛИ УЖ СТАНУТ ДОКУЧАТЬ, ОТВЕРНИТЕСЬ.
Спокойный голос Джада и сейчас придал Луису уверенности. И он опять зашагал вперед, спотыкаясь поначалу, но потом все тверже и тверже. Отворачиваться от мерзкого видения он и не думал. Похоже, страшная морда (или только игра воображения и мглистого тумана?) все время держалась на одном и том же расстоянии от Луиса. А через несколько секунд или минут и вовсе растаяла в белой пелене.
ЭТО УЖ СОВСЕМ НЕ БЛУЖДАЮЩИЙ ОГОНЕК!
Это нечто совсем-совсем другое. Видно, место здешнее кишмя кишит злыми духами. Куда ни посмотри, непременно увидишь нечто, от чего волосы дыбом. Нет, лучше о таком не думать. Нельзя думать, нельзя…
Что-то огромное двигалось по лесу.
Луис застыл на месте, прислушался. Не спрятаться, не убежать. Рот у Луиса раззявился, словно враз отказали челюстные мышцы.
Такого звука — всепоглощающего, ЖИВОГО — он в жизни не слыхивал. Все ближе и ближе трещат сучья под исполинскими ногами, сотрясается зыбкая земля. Луис завыл, охваченный неизъяснимым ужасом.
ГОСПОДИ, БОЖЕ МОЙ, ЧТО ЖЕ ЭТО ТАКОЕ? ЧТО ТАМ ГРЯДЕТ В ТУМАНЕ?
Он еще сильнее прижал Гейджа к груди. А ведь вся живность окрест вдруг примолкла, невольно отметил Луис. А влажный, тяжелый воздух вдруг напитался тошнотворным зловонием, словно гниет, разлагается в тепле огромный окорок.
