Стивен Кинг - Темная любовь (антология)
Он будет гореть, как вымоченный керосином картон, которым я его и поджигаю.
Я держусь как можно ближе, отступаю только тогда, когда уже слышу сирены.
Дом погибает за минуты, хрупкие стены проваливаются, обрушиваются внутрь.
Что я наделала?
Пока пожарные тушат последние очаги, я остаюсь все там же, дрожа в тени, и темнота у меня в животе одевается льдом, и этот кусок холода у меня внутри, как мертвый ребенок.
Я еду домой.
И думаю, что надо как-то переубедить Колина. Заставить его меня желать. Заставить его гореть.
Колин встречает меня в дверях со стаканом в руке и со словами, которым нет прошения.
— Я все обдумал. Я ухожу.
— Ты не можешь! Что я тебе сделала?
— Ничего не сделала. Или все сделала. — У него изможденный вид. — С тех пор, как ты мне сказала про этого из мотеля, которого ты даже имени не помнишь, ты будто меня сглазила. Я не могу писать ни о чем, кроме тебя. С ним. С другими. Это одержимость, которая застилает мне глаза. Я должен от тебя уйти.
— Нет!
Я прижимаю его к себе, и на одну тающую секунду он прижимается ко мне, и я ощущаю, что у него твердый, но когда я тянусь к этой твердости, он меня отталкивает.
— Ты пьян, — говорю я.
— Еще недостаточно, — отвечает он.
— И ты на меня злишься.
— Да.
— Так дай мне ощутить твою злость. Ударь меня. Сделай, что хочешь. Только дай мне что-то ощутить!
— Завтра, — говорит он, и у меня на миг есть надежда. Но я не поняла. Завтра я ухожу, — говорит он. — Как только просплюсь.
И он бредет к своей раскладушке и падает поперек.
Невыносимый ледяной холод.
Пока Колин храпит, я разбрызгиваю бензин по грудам газет, рукописей, по бумагам, которые я рассыпала у двери. Потом отступаю и зажигаю спичку.
И бросаю.
Рев, которого я не ожидала, и почти сразу — прыжки восставшего пламени. Рубашка Колина занимается сразу. Он с ревом вскакивает на ноги, хлопая руками по горящей одежде.
Он глядит на меня — и видит, как я захлопываю дверь перед его лицом.
Мне лишь несколько секунд удается удержать дверь под отчаянными атаками Колина, но больше и не нужно. Все загорелось одновременно — газеты, рукописи, кровать. Он пойман в огороженной книгами печи.
Я ощущаю за дверью жар и удары кол и на, уже слабее. Он что-то кричит мое имя? — и я отступаю от двери, широко ее распахнув.
В пылающей печи сотканный из водоворотов огня человек. Он вертится и прыгает, он трясется и извивается — как вылетевший из оправы горящий гироскоп, с пламенной короной на рыжих волосах. И ослепительно горят его одежда, волосы, анатомические выпуклости.
Я смотрю этот отвратительный спектакль, этот танец агонии, и вдруг я понимаю, что внутри меня все тот же лед. И даже хуже. И ничто никогда в этом мире меня не согреет.
Кроме пламени.
И мое холодное сердце — как разбитое стекло. С каждым ударом осколки его царапают мне горло и легкие. Волоски на руках сворачиваются от жара, но я замерзаю рядом с огнем.
И я не могу вынести холода. Ни секунды больше.
Я врываюсь в дверь, в объятия человека из огня.
Я хочу, чтобы он в меня вошел. Сейчас же!
Нэнси Коллинз
Тонкие стены
Есть у человека личные вехи, связующие серую материю его жизни. Одна из них — твоя первая квартира. Ты можешь лежать в богадельне с трубками в носу и и заднице, накачанный лекарствами, забывший от старческого маразма имена своих детей — но по какой-то извращенной причине ты все равно будешь помнить цвет ковра на полу твоей холостяцкой берлоги. Будешь видеть, как перед глазами.
Я, например, знаю, что свою первую квартиру я не забуду. Как бы ни старалась.
Этот комплекс назывался Дел-Рей-Гарденс.[12] Не спрашивайте меня, почему. Я там травинки не видела, не то что сада, все полтора года, что там прожила, если не считать унылый внутренний двор, где господствовал треснувший бассейн, в котором водились комары и прочая нечисть.
Дел-Рей был стар. Его построили за десяток или два лет до моего зачатия, в те времена, когда школа была простым государственным колледжем. Без сомнения, Дел-Рей с его расположением двухэтажного мотеля и обосранным штукатурным экстерьером был рассчитан на волну женатых студентов, хлынувших в кампус после корейской войны по закону о военнослужащих. Когда я туда въехала в семьдесят девятом, единственное, что было сносного в Дел-Рее, — это его близость к кампусу. Для человека вроде меня, считающей, что ходить на занятия — это горькая пилюля, которую надо проглотить, чтобы наслаждаться студенческой жизнью, — такая ситуация была идеальной.
Я поселилась там на третьем курсе. Первые два года я прожила в общежитии, и за это время мне до смерти надоело, что ванная у меня общая еще с тремя девушками и что визиты гостей противоположного пола не допускаются (чисто технически) после девяти вечера. Дел-Рей был рядом, и сотня в месяц плюс плата за коммунальные услуги вполне в мой бюджет укладывались.
Переехала я своими силами — поскольку владела в этом мире только двумя ящиками из-под молочных пакетов, набитых книгами в бумажной обложке, двойным матрацем (не пружинным), ручной пишущей машинкой, феном, цифровым будильником, портативным черно-белым телевизором и машинкой для изготовления поп-корна — работа не для Геркулеса. И что из того, что у меня даже стула не было, чтобы на него сесть? Зато я была сама по себе! У меня было собственное жилье! Хотя то, что я нашла в нем, быстро охладило мой юношеский пыл.
Во-первых, оказалось, что прежний жилец месяц назад оставил в холодильнике полдюжины яиц и выдернул вилку. Не стоит и говорить, что мытье холодильника было ни с чем не сравнимым переживанием.
Кое-как прибравшись в кухне, я пошла в магазин на углу и купила макарон, сыра и пару банок тунца для своей первой трапезы в новом доме. Моя мать оказалась настолько заботлива, что выделила мне несколько старых кастрюль и тарелок, которые собиралась заменить, и у меня было странное чувство deja vu, когда я выкладывала свой ужин на старую тарелку с утенком Даффи.
Сидя по-турецки на полу и опираясь спиной на дешевую фанерную панель, я довольно улыбалась, представляла себе пустые стены оклеенными плакатами и увешанными книжными полками с фантастикой в бумажных обложках, дверь в спальню — декорированной бисерным занавесом, а тем временем стереосистема выдавала Элиса Купера и "Кисс" с такой громкостью, что на облупленном штукатурном фасаде Дел-Рей могли бы появиться новые трещины. Я представляла себе, как все мои старые друзья кивают головами, осматривая новое убранство, затягиваются травкой, попивают пиво и хвалят: "Классное местечко", или…
