Джон Ширли - Демоны
Когда Мелисса, Маркус и Айра наконец оказались как раз там, где должны были быть, начала сгущаться темнота.
Стены засветились. И над фигурой в полу стало проявляться нечто – вызванное и поддерживаемое ими, всеми ими; живое сообщество света: Золото в Чаше. А затем там появился человек – переправленный сюда Золотом с того края Смерти.
Обсерватория «Лысый Пик»
Стивен почувствовал, что его куда-то тянет – это была Латилла. Она стояла напротив, глядя на него, так сильно склонив голову набок, что было похоже, будто она сломала себе шею. Она сделала призывающий жест, и он понял, что идет к ней, идет прямо в лицо, зависшее над центром пентаграммы.
В экстаз.
В темный экстаз, в кошмарное блаженство, словно бы вознесшее его в воздух фонтаном откровенного наслаждения. Оно было сексуальным, и более чем сексуальным: это был восторг в сочетании с водопадом мании величия. У него было такое чувство, словно прилив поднимает его над полом. Словно его заряженная электричеством кровь сама по себе рванулась к потолку, увлекая его за собой.
– А-а-ххх… Жонн-киллль! – услышал он собственный непроизвольный возглас.
И тогда он увидел ее – Жонкиль плыла в воздухе рядом с ним, обнаженная, с распростертыми руками, с раскрытыми губами, с раскрытым влагалищем, груди колышатся в замедленном, лишенном тяжести танце.
– Стивен!
Они вдвоем плыли в воздухе – и со вспышкой безумной радости он вдруг осознал, что глядит на остальных сверху вниз, что он левитирует в десяти футах над центром пентаграммы. Какая-то часть его разума, впрочем, отстраненно отметила, что ни один из наблюдавших за ним ни в коей мере не казался удивленным.
Он потянулся к ней, но кишение в воздухе вокруг него сгустилось, и он уже не мог видеть ничего, кроме торнадо из черных точек, каждая из которых воплощала одно из страстных земных желаний, сжатых в бешено мечущуюся каплю.
Его тянуло к неизвестному центру, он чувствовал, что механизм вздымающих его энергий приковывает его к некоей оси. Он чувствовал эту ось – почти стержень, длинный прут, соединенный с вечным пламенем хаоса, – проходящую прямо сквозь него, внедренную в него под грудиной, приколовшую его в пространстве, как жука на булавке. Он чувствовал, как она вращается внутри него – энергетическое острие, пылавшее ярко и горячо, как ацетиленовая горелка.
Это было невыносимо. Он закричал – но это был крик, выражавший восторг не меньше, чем ужас, переходивший от одного к другому с каждой долей секунды.
Все его тело сотрясали волны, исходившие от этой внутренней оси, словно сейсмические волны, колебавшие его плоть И кости, ломавшие суставы. Затем он ощутил уже знакомое чувство рывка и завопил, зная, что сейчас будет выдернут из своего тела.
Он вновь проломился внутрь – и наружу – сквозь поверхность моря энергии, пролетел сквозь живые символы, мембраны из расплавленного металла, и вновь оказался среди уже виденного им металандшафта, где было еще больше горных пиков, подобных тому, на котором он побывал: целая горная цепь связанных друг с другом замысленных где-то идей, которые здесь были воплощены в материи.
Небо находилось в непрестанном движении от этих обособленных, непостижимым образом крутящихся пропеллеров, которые представляли собой вращающиеся символы – действительно ли они вращались или просто находились более чем в одном месте одновременно? – железные кресты, или обратные свастики, или движущиеся геометрические фигуры; и у каждой была собственная чувствительная ось.
Он понял, что попал сюда через один из этих живых символов, словно через портал. Потом почувствовал, что его тащит к другому, что он неспособен противостоять этому. Когда он оказался достаточно близко, его неумолимо всосало внутрь…
… и он перешел на еще один подуровень, продолжавший предыдущий. Это оказался бессолнечный мир, лишенный земли; здесь не было ничего, кроме неба – без всякого представления о верхе и низе – и бесконечного пространства, заполненного, как ему показалось вначале, сверкающими, жестоко сражающимися безлиственными, отчужденными от земли деревьями, ветви и корни которых беспрестанно хлестали друг друга, боролись, сплетались, ища удобного захвата. Никакого сотрудничества, только соперничество; их бешеные хлещущие движения были настолько отчаянными, что в кинотеатре его внутреннего зрения казались ускоренными. Это не были растения; это не были организмы. Они скорее походили на огромное мечущееся сплетение ветвей чувствующей, разделенной на части энергии; нечто более близкое к непрерывной молнии, нежели к материальным сущностям – и они заполняли весь мир, который в остальном был лишь голубым клубящимся туманом, мир без земли, совершенно пустой, не считая этих сражающихся организмов, воплощений чистой воли.
Здесь правил бесконечный естественный отбор, и соответственно некоторые деревья росли, в то время как другие уменьшались; в особенности разрослось одно из них, захватывая другие вокруг себя, используя энергию каждого поверженного врага, чтобы обрушиться на двух других.
Стивен каким-то образом понял, что это были живые существа его собственного мира, увиденные словно сквозь некий метафизический рентгеновский аппарат, обнаживший их скрытые души.
Он обнаружил, что его притягивает к самому большому из них, и одно из ищущих щупалец уже, по-видимому, ощутило его присутствие. Оно выхлестнуло, обвив его, и потащило беззвучно вопящего Стивена к своему похрустывающему центру.
И он стал с «деревом» единым целым. Он был им – и он понял его изнутри. Он понял, чем были все эти существа – это были эго, с примитивным разумом, с безапелляционными желаниями, всегда стоявшими на первом месте. Их существование определялось желанием. Каждая ветвь была желанием, сиюминутным, удовлетворяющим себя во что бы то ни стало и в следующий момент исчезающим, так что каждая цепкая ветвь возникала и пропадала в мгновение ока, выхлестывая, схватывая, таща и вновь пропадая внутри – и все это происходило настолько быстро, что образ одной еще не успевал исчезнуть, когда возникала другая. Так существовали эти деревья: корчащиеся, жаждущие, ветвящиеся яростные ростки энергии.
А потом в центре своего растущего существа он ощутил ужасающее, сокрушительное возбуждение, едва не пожравшее его индивидуальность по мере того, как оно росло вместе с его украденной жизнью. И внезапно он действительно оказался сокрушен, он потерял себя в жизненной силе, в эго существа, в которое вселился. Он ощутил яростный хруст его страстей как свой собственный, как отдельные желания, каждое из которых достигало оргазмической кульминации в жизненных сценах, вспышками проносящихся мимо него. Он чувствовал влечение, превращавшееся в изнасилование и эякуляцию; он чувствовал голод, превращавшийся в кражу и обжорство; он чувствовал власть над окружающими и их уничтожение; он чувствовал гнев, становящийся жестокостью; в мгновенных вспышках он видел самого себя, исполняющего все это в человеческом мире, на людях: подростка, участвующего в групповом изнасиловании тринадцатилетней девочки, губящего ее спящую невинность; толстяка за ломящимся от тарелок столом; психопата-учителя, вопящего ребенку «Идиот!»; разъяренную девицу из гангстерской банды, стреляющую в голову другой девушке. Он был всеми ими! Он трахал! Он жрал! Он подавлял! Он убивал!
