Колин Уилсон - Бог лабиринта
Мы не можем объяснить подобные явления, а если бы даже и могли, то все равно объяснение это было бы неверным. В случае с Эсмондом меня, прежде всего, интересовал тот несомненный факт, что в определенном смысле он не умер. И объяснить эту загадку невозможно.
Были и другие проблемы. Почему слова Эсмонда произвели такое поразительное воздействие на Кернера? Что известно Кернеру об Эсмонде и откуда у него эти сведения?
Но все это было только небольшой частью того, что занимало мой ум, когда я ехал в Лондон. Самым важным было то, что я узнал вчера вечером. Эсмонд открыл способ задержки оргазма, заставив его продолжаться часами. Это означает, что он сделал шаг за пределы любого человеческого существа, живущего или жившего на свете до сих пор. Больше всего меня захватили безбрежные перспективы воли и сознания, открывшиеся передо мной. Уже сейчас моя воля укрепилась, а мое сознание расширилось и углубилось. Я всегда смутно чувствовал, что нахожусь во власти сил, существующих вне меня и манипулирующих мной откуда-то издалека. Если я устаю, и мой мозг ощущает пустоту и скуку, я легко выхожу из себя и из-под контроля этих таинственных сил. С другой стороны, если я беру себя в руки и твердо верю в свои силы, то у меня появляется оптимизм и вера в жизнь с помощью только воли и воображения, и мне начинает казаться, что меня использует кто-то для своих собственных целей, одаряя новыми силами и энергией. Во мне появляется чувство неизбежности происходящего со мной и одновременно ощущение необыкновенной легкости, как у воробья, который вдруг обнаруживает, что летит со скоростью самолета.
В поэме «Фифин на ярмарке» Браунинг сравнивает человека с пловцом, плавающем на спине в спокойном море. Он не способен летать, как бабочка, и если поднимает плечи слишком высоко над водой, то тело его начинает тонуть. И если голова погружается в воду, он тоже тонет. Таков и художник, утверждает Браунинг: его голова поднимается над жизнью, стремясь обрести свободу в мире воображения, но тело продолжает оставаться в воде, подверженное закону плавающих тел. Как эволюционный экзистенциалист, я не приемлю такой социальной трактовки. Я уверен, что силы воображения и экстаза, открытые романтиками, представляют собой новую стадию развития человечества. В «Фифине на ярмарке» (повествующей о Дон Жуане) Браунинг считает человека непостоянным и изменчивым, сексуальные желания которого дарят ему отблески какой-то волшебной реальности, мгновенно исчезающей и оставляющей его смятенным и опустошенным. Я всегда считал, что так не должно быть. Мы обладаем силами, о которых даже не подозреваем в скучной круговерти повседневной жизни, и эти силы способны заставить нашу душу бушевать, подобно буре, или погружать ее в полное спокойствие на краю экстаза. Чтобы открыть их, мы должны подняться на принципиально новые ступени человеческого познания, на которые не способен подняться человек, полностью погруженный в суету повседневной жизни. Познание новых потенций человека невозможно путем исследования физического мира Вселенной. Мы должны овладеть необычным приемом познания, позволяя телу оставаться неподвижным и одновременно побуждая разум исследовать внутренние саванны и небесные сферы нашего духовного мира.
И совершенно очевидно, что Эсмонд при помощи секса сделал огромный шаг в этом направлении. Ничего удивительного нет в том, что он смог использовать мое тело и разум. Оба мы посвятили жизнь поискам одной и той же идеи, и через два столетия наши умы соединились, как протянутые навстречу друг другу руки, и переплелись. Во многих отношениях я пошел дальше его, потому что был старше его на сто пятьдесят лет развития европейской культуры. Но его воля развилась гораздо дальше и глубже, чем моя. Почему бы нашим умам и не слиться воедино?
Я прибыл на квартиру Анжелы и Аластера только в одиннадцатом часу и был голоден, как волк. В их холодильнике я нашел окорок, отрезал от него с полдюжины толстых кусков, поджарил их с тремя яйцами. После того, как я съел приготовленное блюдо вместе с хлебом, мармеладом, запив яблочным соком и кофе, я почувствовал себя значительно лучше. У меня сохранялось вчерашнее состояние: я ощущал необыкновенную радость бытия и жажду познания, границы которого расширились до пределов Вселенной. Мне вдруг пришло в голову, что основная проблема человеческого сознания состоит в том, что большую часть времени оно сосредоточено на настоящем. Только в моменты расслабленности, когда оно отдыхает, мы достигаем состояния, когда наше сознание полностью разбужено и к тому же еще не сфокусировано ни на чем. В этом-то вся штука: преодолеть застарелую привычку, позволяя сознанию быть расслабленным и не сфокусированным ни на чем. Вот сейчас я наполнен ощущением необыкновенных возможностей, мой разум готов к работе, не сфокусирован ни на чем в частности. Сознание мое было таким, что почти все, на что падал мой взор или о чем бы я ни думал, вызывало во мне волнение и было доступно моему интуитивному пониманию.
У Аластера на полке стояло неплохое издание произведений Чаттертона. Мне еще никогда не приходилось читать его стихотворений, подписанных именем Роули. И все же, когда я на них взглянул, у меня возникло чувство, что я их уже знаю. Я взглянул на даты жизни Чаттертона: 1752–1770. Он был на четыре года моложе Эсмонда и прожил в Лондоне последние четыре года – до того, как принял смертельную дозу мышьяка. Эсмонд мог бы с ним встречаться. Я сел в кресло перед окном, раскрытая книга лежала у меня на коленях, и расслабил свое сознание. Через мгновение я стал Эсмондом. Он появился во мне, как старый друг, и взглянул на книгу через мои глаза. Я уже знал ответы на все свои вопросы. Эсмонд никогда не встречался с Чаттертоном – он учился в Геттингене, когда Чаттертон жил в Лондоне. Но на Рождество он разговаривал с Уолполом о Чаттертоне. Уолпол был вне себя, потому что мальчик послал ему стихотворения, подписанные аббатом Джоном. Уолпол попался на удочку, пока поэт Грей не объявил их фальшивкой. Уолпол написал Чаттертону, мягко намекнув ему, что он должен использовать свои способности для более благородных целей, и получил в ответ то, что он назвал «оскорбительной галиматьей». Рассказывая эту историю Эсмонду, Уолпол забыл упомянуть, что именно Грей раскрыл фальшивку, присвоив эту честь себе.
Зазвонил телефон. Я подумал, что это звонит Кернер или Анжела. Грубоватый женский голос с немецким акцентом спросил:
– Мистер Сорм дома?
Я понял, что допустил ошибку, сняв трубку. С натянутым оживлением я сказал:
– Слушаю.
– А, слава Богу. Это Аннализ Дункельман. Я целую неделю пыталась связаться с вами. Как вы поживаете?
