Дженни Джонс - Голубое поместье
Джилл и Мэри на кухне, они пытаются вымыть посуду. Сбоку два бокала в помаде. Всегда добросовестные, чего требуют их левые взгляды, и усердные в работе… Он не обращает на них внимания, понимая, что они наблюдают за ним и что он прервал какую-то интимную болтовню. Он берет три кружки и насыпает в них ложкой кофейный порошок.
— Френсис… — Мэри подходит и становится возле него. — Понимаешь, я не хочу вламываться…
— Ну и не надо.
— Но Рут сказала нам. О ребенке.
Он не может ничего сказать. Почему? Какое им, собственно, дело?
А тут еще Мэри, добродетельная, истинная католичка! И какое право имеет Рут обвинять его в самоуверенности, когда сама проболталась?
Мэри смущена, как и следовало бы. Он совсем не хочет разговаривать с ней. Неужели она решила убеждать их в отношении аборта?
Словно целый век прошел, пока закипел чайник.
А потом вдруг музыка, очень громкая музыка доносится из комнаты. «Лед Зеп. III». Странно, думает он. Вот уж не подумал бы, что старик обнаружит подобные склонности. Он разливает воду и, поставив кружки с кофе на блюдо, несет их в коридор.
Дверь закрыта. Глупо, должно быть, он захлопнул ее сам. Он стучит.
— Эй, откройте!
Он не может ничего слышать за музыкой.
— Рут? — Он ставит блюдо и вновь пытается открыть дверь. И тут вспоминает, что его ключ остался возле постели.
И тогда им овладевает паника. Рут осталась за дверью с этим человеком, который зовет себя ее дядей, и Френсис понимает, что не должен был оставлять их.
— Рут! — кричит он. — Открой дверь!
— Что такое? — Мэри вновь оказалась у его плеча. — Ты не можешь войти?
— Мой ключ там. Почему они заперлись от меня? Рут! — снова кричит он. — Рут! С тобой все в порядке?
Но ответа нет, лишь монотонный рокот и визги Роберта Планта. Он отчаянно рвется внутрь, но ничего не выходит. Не зная, что еще предпринять, он беспомощно барабанит в дверь, лупит ногами, вопит, но никто не отвечает ему.
Мэри опять рядом, она предлагает свой ключ, но, конечно же, у нее ничего не выходит. Наконец, он решает сходить к привратнику, но тут дверь внезапно распахивается.
Там стоит Лайтоулер, лицо его слегка порозовело. Френсис едва замечает его. Все его внимание обращено к постели, на которой спиной к нему лежит Рут. Оттолкнув старика, он бросается к ней и видит, как поднялись ее плечи в тяжелой дурноте.
Юбка Рут задрана, волосы взлохмачены. На губах кровь. Он обхватывает ее за плечи и держит; слезы бегут по лицу Рут, и она перегибается через край постели, извергая на пол. Запахи блевотины и кофе мешаются вместе.
Бирн поглядел вверх; Саймон все еще стоял в дверях. Комната пуста, на постели нет никого. И никаких репродукций Лотрека, книг и полок. Только черные пальцы сырости ползут по стене. Он в Голубом поместье, обветшавшем логове сновидений, воспоминаний и историй.
И ничто не может доказать, что случилось с ней, ничто. Только запахи блевотины и кофе, повисшие в воздухе.
45
Оказавшись в дверях, Бирн спросил:
— А вы были на той вечеринке, когда… — Он умолк. Просто потому, что самым непосредственным образом связывал себя с Френсисом… Неужели поэтому Саймон обязан отождествить себя во времени с ролью, которую сыграл Лайтоулер?
Это было написано на его лице. Так было всегда.
Саймон только сказал:
— Она была ветрена. И тогда и теперь. Она никогда не знала верности, истинной преданности.
Бирн знал, как бывает, когда холодеет кровь.
— О ком вы говорите? Что вы хотите сказать?
— Что? — Глаза Саймона на какое-то мгновение остекленели, словно он все еще находился в забытьи.
Бирн глубоко вздохнул.
— Вы говорите о Рут? Потому что если вы так думаете, то вы еще безумнее, чем вас считают. Или же вы никогда не понимали ее.
— Подобно вам. Вот что, вы никогда не знали ее. Неужели вы решили, что за неделю сумели познакомиться с Рут глубже, чем я?
— Она не ветрена. Я ставлю на это свою жизнь. — Слова эти не были бравадой. Целостность Рут оставалась одной из немногих констант в его жизни. Жена, ребенок, друг, дом, работа. Все сгинуло. Есть только Рут и Голубое поместье.
— Впрочем, это уже ничего не значит, — проговорил Саймон усталым голосом. — Она ведь все равно умрет? Так что какая разница? Она никогда не вышла бы за меня замуж. Кейт не моя дочь. И это не мой дом… В конце концов все заканчивается ничем.
— Ради бога, Саймон! — Бирн взглянул не него. — Что с вами случилось? Неужели то, что ей так плохо, ничего не говорит вам? Какая, к черту, разница, кто владеет этим домом?
— Почему я должен объяснять. — Словно все пережитые провалы в странные сцены лишили Саймона, как и Алисию, всякой хитрости и защиты. Он посмотрел на Бирна отчаянными темными глазами. — Вы тот человек, которого она любила. Здесь любят садовников, приятелей или героев войны. А для меня в ее жизни не было места.
— Но Рут живет с вами, она хотела, чтобы вы были здесь. — Нелепо говорить такие вещи. Бирн покачал головой, не веря себе. Какая разница? Он попытался снова. — Вы живете с ней в Голубом поместье, значит, это и ваш дом. Чего вы еще хотите?
— Мне нужно много. Дом не принадлежит мне! У меня нет власти, денег, ничего. Я старею, седею, впереди меня ничего не ждет, и мне ничего не принадлежит!
Мне тоже, подумал Бирн.
— Ну и что? — спросил он. — Мы все кончаем этим, рано или поздно. — Молчание. — А теперь давайте убираться отсюда. Я ненавижу этот дом.
Окна вокруг них душила зелень, и Бирн знал, что двери не откроются.
— Проклятый дом, — проговорил он. — Его следовало бы сжечь до основания.
— Хорошая идея.
Донеслась знакомая тягучая речь.
Питер Лайтоулер появился между деревянными колоннами, поддерживавшими площадку. Одна рука его держала канистру с бензином, другая — спички.
— Великие умы, — произнес он.
— Нет! Остановитесь! — Бирн проскочил мимо Саймона, устремившись вниз по лестнице. Реакция автоматическая и безрассудная, связанная с тем, что свидетельства следует сохранять — те свидетельства, которые записаны кровью, словами и памятью по всему дому.
Но прыгая по лестнице через три ступеньки, он ощутил, как нечто ухватило за его лодыжку, и Бирн упал, проваливаясь в смятение, переворачиваясь снова и снова, а окружающее кружило вокруг него.
И вновь он оказался во тьме — неизвестно где, — и пальцы его ощутили листья… ежевика обвивала ногу, спиной он ощущал прикосновение веток.
Судя по звуку, лес находился не так уж далеко от дороги. Бирн поежился. Сцен в лесу он страшился более всего остального. Память о боли пугала его. Он ненавидел это место. Шум и свет, как всегда, окружали поместье. Грохочущие машины возводили непроницаемую стену вокруг семьи, отрезая ее от реальности во всех переплетениях прошлых событий.
