Евгений Витковский - Чертовар
Арясинщина жила тем же, чем и вся прочая страна: убрала урожай цикория, репы, огородных культур, принялась за яблоки и все прочее, что тут созревало, а также готовилась к тому, что на всю Русь было отпущено ей одной — готовилась к шелковарным работам. Предстояло варить коконы, тянуть нить, сматывать ее в пасма, чтобы осенью и зимой хватило на кружева, чтобы множилось довольство и народонаселение среди вступающих в брак покупателей — неважно, каких, лишь бы люди были хорошие. И все еще лежал на севере княжества густой дым — Богдан добивал последних чертей на кровяное масло для государевых самолетов. Часть была уже вывезена: Хмельницкий упросил и государя, и Богдана хоть немного дать вперед. Оба согласились. Переброска «Хме-2» через Северный Полюс на остров Диско уже все равно шла. В газетах то и дело мелькали материалы о том, какая чудесная и плодородная почва скрыта в Антарктиде под слоем льда, как чуден вулкан Эребус при тихой погоде, и как редкий пингвин долетит, простите, добежит до середины шельфового ледника Росса. И по телевизору было все то же самое. Остров Петра Великого близ Земли Грехема, вообще-то собственность островной федерации Клиппертон-и-Кергелен, в предвидении наступающего в Южном полушарии лета пленял путевками, сулил комфортабельный отдых, чуть ли не тринадцатизвездочные отели, неслыханные услуги девочек любого цвета и даже любого пола. С Коморских островов, давно отошедших к России, был туда ежедневный прямой рейс аэробуса. А охота на тюленя-крабоеда и морского леопарда вообще стала в этом году вопросом имиджа, престижа и пиара. На морского леопарда, впрочем, охотились только обладатели совсем уж крутых бабок. Крабоеда же мог позволить себе любой обеспеченный турист, — ну, и сам морской леопард тоже, но это по привычке, по пищевому навыку, никак не в порядке сафари.
Те же Коморские острова занимали в нынешних новостях довольно много места. Нынешняя их столица, Святогеоргиевск, в недавнем прошлом Дзаудзи, стала резиденцией некоего Жана Рацифандри, сформировавшего для Мальгашской республики, она же в просторечии остров Мадагаскар, правительство в изгнании. Наскоро обратив коморцев в какую-то новую веру, связанную с «лунным светом», хитрый Жан наскоро превратил острова в бордель почище Танжера, но возражать было пока некому: у кого были деньги — те просто эти борделем пользовались, а для остальных он был… ну, далеко. И поэтому нравственность страдала меньше кармана, а налоги Жан придумывать умел — и этим одним, ясное дело, был любезен сердцу русского царя.
Все, кому не лень, чуть ли не открыто заявляли, что этот самый хитрый Жан спит и видит, как, придя к власти в родном Антананариву, на следующий день он переименует город, скажем, в Святопавловск и объявит Мадагаскар российской губернией. Между тем министр иностранных дел Российской империи, светлейший князь Ярополк Ленино-Дачный, не раз заявлял, что чужой земли Россия не хочет ни пяди, и что свободолюбивый мальгашский народ волен сам решать свою судьбу, и гражданами России эти замечательные свободолюбивые люди могут считать себя сколько угодно, а вот дождутся ли взаимности — это вопрос далекого, далекого будущего, это еще, господа мальгаши, заслужить надобно!.. Ни от кого не было секретом, что русскому императору не нравится сам хитрый Жан: в не очень далеком прошлом тот был застукан в Монако тайно кавелирующим в мраморном сортире с помощью какой-то из запрещенных тамошним законодательством молясин, — и вот нa тебе, уже лезет к русскому царю с подарками. А у русского царя и так полон рот хлопот с Соединенными Штатами, где вдруг завелись португалофильствующие монархисты, сторонники дома Браганца, и партия монархистов будет участвовать в выборах президента, ни хрена себе! Но все это происходило довольно далеко от Арясина и вообще где-то в других губерниях. Или даже не в губерниях: что нынче входило в Россию, что нет, что подпадало под ее юрисдикцию, что никак ее не касалось — об этом знал разве один лишь русский царь. А ему с Арясинщины были нужны только многогорбые полярные верблюды с опушенными белым мехом копытами, да еще бочки с кровяным авиационным маслом. Одно цеплялось за другое, академик пытался понять все это умом и постигнуть единым духом — и отступал. Чем дальше, тем вернее склонялся он к мысли, что лучше уж взять и понять умом другую Россию — тот город, что раскинулся на просторах болота Большой Оршинский Мох.
В поисках хоть каких-то следов Поднебесной дошел Гаспар и до северной окраины Арясина, посетил кладбище, где еще не успели окончательно сгнить остатки сгоревшей и разнесенной по мелким клочкам фанзы «Гамыра». Горожане с печалью вспоминали свой чайна-таун, ни у кого такого не было, ни в Твери, ни в Клину, ни в Кимрах… да только вот не было его теперь и в Арясине. Где-то нынче скитался Васильевич Ло со своим гаоляновым ханшином? Где-то нынче фарфоровая куколка Мань, в просторечии Манька, умудрившаяся выйти замуж сразу за двух братьев-китайцев, похожих друг на друга как два Ка… простите великодушно, конечно же, как две ка… пли китайского самогона! Гаспар сделал зарисовки пепелища, ничего примечательного в свою хитрую записную книжку не занес — и отбыл на Ржавец пить ячье молоко. Гаспару этот напиток нравился настолько, что это даже Шейла приметила и готова была приносить его академику в постель, — если б он не умудрялся вставать раньше нее самой. Как это возможно — никто не понимал, но что было, то было.
Гаспар присел на скамейку, сваренную из водопроводных труб, сбросил с нее несколько темно-красных, неизвестно откуда взявшихся здесь кленовых листьев, и приготовился сделать еще десяток-другой записей; к примеру, довелось ему прочесть на черной доске в Богозаводске название загадочной лодки «Кандибобер»: а что такое кандибобер? Кандибобером можно, к примеру, катиться. И сапоги бывают с кандибобером. Лучший из русских словарей, составленный немцем Максимилианом Фасмером, четко и ясно говорит, что происхождение этого слова неясно. Это немцу Фасмеру неясно. А киммерийцу если пока и неясно, то рано или поздно ясно будет.
Или вот само название «Арясин». Великий Владимир Даль приводит древнерусскую пословицу: «Угощу я-те арясиной после дедушки Гарасима!» Собственно арясиной Даль называет длинный прут, хворостину. А Фасмер, напротив, честно пишет, что, хоть и сходно это слово с финским raasu (прут), но определяет слово как «неясное». С другой стороны, и дедушка Гарасим у Даля не так просто появился: по Фасмеру, «гарасить» — это от слова «горсть». А на что, как не на горсть, полную проточной воды и оставшегося от ледового побоища металла, похож славный Накой? Да и речка, через него протекающая — Ряшка, сперва Тощая, потом Тучная — тот же прут. Сколько, однако, в мире непоня…
