Абрахам Меррит - Гори, ведьма, гори! (сборник)
Я был в старом доме. Здесь же Элен, и Билл, и Мак Канн, и человек, которого я не знаю; смуглый худой человек с тонким аскетическим лицом и белоснежными волосами. Но погоди… это ведь Рикори…
Сколько времени пробыл я в теневом мире?
Голоса доносились до меня негромким гудением, слов я не различал. Меня не интересовало, о чем они говорят. Все мое существо было сосредоточено на Элен. Я умирал с голоду от нее, жаждал ее… я должен есть и пить…
Я подумал: «Если я это сделаю… она умрет!» Потом подумал: «Пусть умирает. Я хочу есть и пить».
Она резко подняла голову. Я знал, что она почувствовала мое присутствие. Обернулась и посмотрела прямо на меня. Увидела меня… Я знал, что она меня видит. Лицо ее побледнело… на нем отразилась жалость. Золото ее глаз потемнело от гнева, в котором светилось полное понимание… потом стало нежным. Маленький круглый подбородок затвердел, красный рот с оттенком древности стал загадочным. Она встала и что–то сказала остальным. Я увидел, как они недоверчиво смотрят на нее, потом осматривают комнату. Кроме Рикори, который смотрел только на нее, его строгое лицо смягчилось. Теперь я стал понимать слова. Элен сказала:
– Я сражусь с Дахут. Дайте мне час. Я знаю, что делаю. – Волна краски залила ее лицо. – Поверьте, я знаю.
Я увидел, как Рикори склонился и поцеловал ее руку; он поднял голову, и на лице его была железная уверенность.
– И я знаю… вы победите, мадонна… а если проиграете, будьте уверены, что я отомщу.
Она вышла из комнаты. Тень, которой был я, поползла за ней.
Она поднялась по лестнице и оказалась в другой комнате. Включила свет, поколебалась, потом закрыла за собой дверь на ключ. Подошла к окну и опустила занавес. Протянула ко мне руки.
– Ты меня слышишь, Алан? Я тебя вижу… еле–еле, но более ясно, чем внизу. Если слышишь, подойди ко мне.
Я дрожал от желания… есть и пить ее. Но голос Дахут звучал в моих ушах, и я не мог не повиноваться:
– Ешь и пей… когда я прикажу тебе.
Я знал, что голод должен стать гораздо сильнее, жажда более поглощающей. Чтобы только вся жизнь Элен могла утолить этот голод и эту жажду. Чтобы, питаясь, я убил ее.
Я прошептал:
– Я слышу тебя.
– И я тебя слышу, дорогой. Иди ко мне.
– Не могу… пока не могу. Мой голод и моя жажда тебя должны стать сильнее… и когда я приду к тебе, ты умрешь.
Она погасила огни, подняла руки и распустила волосы, так что они сверкающими прядями окутали ее до талии. Спросила:
– Что удерживает тебя от меня? От меня, которая тебя любит… от меня, которую ты любишь?
– Дахут… ты знаешь.
– Любимый, я этого не знаю. Это неправда. Никто не может удержать, если ты меня любишь и если я люблю тебя. Это правда… и я говорю тебе: приди ко мне, любимый… возьми меня.
Я не ответил, не мог. И подойти к ней не мог. И все более сильным становился голод, все более безумной жажда.
Она сказала:
– Алан, думай только об одном. Думай только о том, что мы любим друг друга. И никто не удержит нас друг от друга. Думай только об этом. Ты меня понял?
Я прошептал:
– Да. – И постарался думать только об этом, а голод и жажда ее, как два огромных пса, старались сорваться с поводка.
Она сказала:
– Дорогой, ты меня видишь? Ты хорошо меня видишь?
Я прошептал:
– Да.
– Тогда смотри – и иди ко мне.
Я пытался разорвать кандалы, удерживавшие меня, напрягался, как напрягалась бы душа, которую уводят из ада в к воротам рая, как она пыталась бы разорвать свои путы и войти.
– У нее нет над тобой власти. Ничто не разделит нас… иди ко мне, любимый.
Кандалы лопнули… Я был в ее объятиях.
Тень, я ощущал вокруг себя ее мягкие руки… чувствовал тепло ее дыхания… ощущал ее поцелуи на своих теневых губах. Я ели и пил ее… ел ее жизнь… чувствовал, как эта жизнь устремляется в меня… растапливает ядовитый холод теневых собак…
Освобождает меня от теневого рабства…
Освобождает от Дахут!
Я стоял у кровати и смотрел на Элен. Она лежала, бледная и истощенная, полуприкрытая своими красно–золотыми волосами… она умерла? Дахут победила?
Я прижался теневой головой к ее сердцу, прислушался, но не услышал его биения. Любовь и нежность, каких я никогда не испытывал раньше, исходили от меня, накрывая ее. Я подумал: «Эта любовь сильнее смерти… она вернет ей жизнь, которую я отобрал…»
Но я по–прежнему не слышал ее сердцебиения.
Вместе с любовью пульсировало отчаяние. А за ним гнев, более холодный, чем яд теневых собак.
Ненависть к Дахут.
Ненависть к колдуну, называющему себя ее отцом.
Ненависть к обоим, неумолимая, безжалостная, непримиримая.
Ненависть росла. Она смешивалась с жизнью, взятой мной у Элен. Она поднимала меня. На ее крыльях я полетел… прочь от Элен… назад в теневой мир…
И проснулся… уже не тенью.
20. ОТЕЦ ПРОТИВ ДОЧЕРИ
Я лежал на широкой низкой кровати в комнате, завешанной шпалерами и освещенной неярким розовым светом древней лампы. Комната Дахут, из которой она послала меня тенью. Руки мои были скрещены на груди, и что–то их связывало. Я поднес их к глазам и увидел колдовские кандалы – витой бледно–золотой волос, волос Дахут. Я разорвал его. Ноги у меня были связаны такими же кандалами, я разорвал и их. Слез с кровати. На мне была белая хлопчатобумажная одежда, как та, которую я носил во время жертвоприношения. Я с отвращением сорвал ее с себя. Над туалетным столиком зеркало – в нем мое лицо с тремя полосками от бича Дахут, больше не алыми, а бледными.
Сколько времени я находился в теневом мире? Достаточно, чтобы вернулся Рикори… но насколько дольше? И еще важнее – сколько времени прошло после встречи с Элен? На часах около двенадцати. Неужели это все та же ночь?
Не может быть. Но время и пространство в теневом мире совсем чуждые. Я преодолел огромные расстояния и все же нашел Элен у самых ворот дома де Кераделя. Потому что был уверен: та старая комната – в доме, снятом Мак Канном.
Очевидно, Дахут не ожидала этого моего возвращения… во всяком случае не так скоро. Я мрачно подумал, что во всем, что касается Дахут и ее отца, я всегда немного опережаю расписание. И еще более мрачно подумал, что это никогда не приводило ни к чему хорошему. Тем не менее, это означает, что и ее темное искусство имеет свои границы… что никакие теневые шпионы не сообщили ей о моем бегстве… что она считает меня еще находящимся во власти ее колдовства, послушного ее воле; считает, что ее приказ все еще удерживает меня, пока стремление к Элен не станет настолько сильным, что убьет ее…
