Энн Райс - Гимн крови
— И где поминки? Где похороны? Где цветы? Где семья, когда все целуются? Эша и Морриган захоронят на семейном кладбище?
Я придвинулся и взял ее за руку.
— Офелия, — мягко произнес я, — какой смысл усыпать их теперь цветами, какой смысл в поцелуях? "Ужель девичий разум такой же тлен, как старческая жизнь"*. Успокойся моя красавица.
Она ответила мне из Шекспира:
— "Скорбь и печаль, страданье, самый ад она в красу и прелесть превращает[18]…"
— Нет, вернись. Держись.
Она закрыла глаза. Тишина растянулась. Я чувствовал ее прерывистое дыхание.
— Стирлинг, расскажи ей, как все происходило, — сказал я осторожно. — Расскажи ей комические моменты.
— Позволю заметить, — сказал Стирлинг, — после полудня с Танте Оскар и Долли Джин, их историй о Ходячих младенцах в топях, Миравелль и Оберон были готовы отправляться в больничную палату. И вполне возможно Михаэль с радостью вызвался их проводить.
— Они ни разу не пытались покинуть дом? — спросила Мона.
— Всюду охрана, — признал Стирлинг. — Но Мона, кто выпустит этих двоих без присмотра в мир людей? Да, Таинственные люди, похоже, продержались лет пять, и Оберон, и Миравелль рассказали самые чудесные истории о своей жизни с Отцом и Матерью, но суть в том, что с самого начала все пошло не гладко. Восстание Силаса длилось два года. Захватническая деятельность Родриго — еще два, и вот вся история, которая у нас есть на данный момент.
— Хорошо, и что же теперь с ними будет? — потребовала Мона.
— Оберон полностью вручил свою судьбу в руки Ровен, а после общения с Михаэлем и осмотра владений на Первой улице и его забавных посиделок с Танте Оскар и Долли Джин, думаю, он будет настаивать, чтобы Миравелль поступила так же. Можете считать, что Оберон доверил себя Центру Мэйфейров и доверил свою сестру. Вот так обстоят дела.
— А есть что-нибудь о Лоркин? — спросил я.
— Нет, — сказал Стирлинг. — Совсем ничего. Только Ровен знает, что случилось с Лоркин. У Михаэля нет и предположений.
— Ах, как это чудесно, — горько сказала Мона, ее губы задрожали. — Я вот думаю, не порезала ли она ее на кусочки живьем?
— Перестань, — мягко сказал я. — Лоркин — осквернительница крови. Она была пособницей Родриго. Родриго убил Эша и Морриган! Пусть будет, что будет.
— Аминь, — отозвался Квинн. — Мне редко доводилось видеть более устрашающее существо, чем Лоркин. И что с ней делать Ровен? Препоручить ее людям из управления по борьбе с наркоторговлей? Думаете, там все было чисто? У Ровен есть возможность вершить свое собственное правосудие, как и у нас.
Мона тряхнула головой. С каждой минутой она выглядела все более надломленной.
— А как насчет Михаэля? — спросила она с истерической ноткой в голосе, ее лицо все еще бледное, а взгляд — тяжелый от боли.
— Чего добился мой любимый Михаэль во всей этой истории? Подозревает ли он, что за его спиной Ровен околдована великим Лестатом!
— О, так вот в чем дело, — печально сказал Квинн. — И ты, дитя, оказавшаяся в его постели и родившая Морриган, теперь ополчилась на Ровен из-за нескольких поцелуев. Мона, возьми себя в руки!
Она бросила на него убийственный взгляд.
— Ты никогда не говорил мне таких жестоких вещей, Квинн! — прошептала она.
Стирлинг выглядел очень расстроенным.
Я не произнес ни слова.
— Ты недооцениваешь любовь Михаэля и Ровен и сама знаешь об этом, — сказал Стирлинг немного резко. — Если бы я мог нарушить конфиденциальность, которую на меня возложили. Я не могу. Достаточно сказать, что Ровен любит Михаэля всей душой. Да были моменты сильнейшего искушения в Нью Йорке с Эшем Тэмплетоном. Она больше не могла выносить, и этот мудрый бессмертный, который мог так хорошо ее понять… но она никогда не поддавалась. И теперь она не разрушит основ своей жизни ради кого-то еще.
— Это правда, — сказал я тихо.
Квинн наклонился и поцеловал Мону. Она приняла его поцелуй, как прощение.
— А где сейчас Михаэль? — спросила она, избегая моего взгляда.
— Спит, — сказал Стирлинг. — После того, как вбежала Ровен и забрала Оберона с Миравелль, немного, возможно, накалив обстановку, Михаэль свалился на свою кровать внизу и погрузился в глубокую дрему. Не думаю, что ему помогло настроиться на спокойный лад то, что Танте Оскар пронзительно заглянула ему в глаза и провозгласила: "Отец проклятого потомства".
Мона тут же разозлилась. (Но это все же лучше сумасшествия). Ее глаза наполнились слезами и покраснели.
— Вот только этого Михаэлю не хватало! Как смело это существо делать такие пророчества! Я уверена, Долли Джин тоже в этом замешана. Долли Джин никогда не упустит из своих ушлых ручек такой возможности.
— Да, возможно, — сказал Стирлинг. — Она сказала, что лучше бы он рассыпал желтый порошок[19] вокруг своей кровати. Я думаю, это стало для него последней каплей.
— Ты знаешь, — сказала Мона, истерия вновь показала хохолок, поток слов ускорился, — когда я, в свои лучшие времена, являясь надеждой семьи Мэйфейров, носила ковбойскую шляпу и шорты, и рубашки с широкими рукавами, и летала на самолетах фирмы, владея биллионами долларов и имея возможность съесть столько мороженого, сколько могла бы пожелать, я хотела приобрести радиостанцию. И одной из моих фантазий была — организовать для Долли Джин ее собственное шоу, так, чтобы люди могли звонить и болтать с ней о жизни и деревенской мудрости. Я хотела дать древней Эвелин ее собственное шоу.
— Ты знаешь, кто такая древняя Эвелин, Стирлинг?
— Лестат, Древняя Эвелин — это все слухи и намеки…
— И я собиралась вручить приз тому, кто ее поймет. Я предположила, что все эти шушуканья будут пользоваться успехом, вы понимаете, у тех, кто станет кормить ее намеками вроде того, как делает она. У нас был бы час сплетен. Им бы я тоже давала призы, черт возьми, почему нет? А потом был бы час Михаэля Карри, когда люди могли бы звонить и делиться историями об Ирландском канале или ирландских песнях, и Михаэль с дозвонившимися могли бы петь их вместе. И, конечно же, я бы хотела, чтобы у меня было свое собственное шоу, посвященное мировой экономике и мировым тенденциям в архитектуре и искусстве (вздох). У меня были планы, как занять всех чокнутых в семье. Так и не добралась этого, очень ослабла. А Долли Джин все забавляется. А Михаэль… жена Михаэля изменяет ему с тобой, и нет никого, кто бы мог его защитить.
— Ах Мона, оставь это, — сказал Квинн.
Моя боль никого не трогала и была только моей заботой.
Она вновь погрузилась в транс бессилия, ее глаза напоминали стекляшки, но это продолжалось недолго.
