Валерий Ковалев - Рукопись из Тибета (СИ)
Сняв рюкзаки, мы отстегнули притороченные сверху спальники, которые развернули под нависшим козырьком, извлекли спиртовку, на огне которой сварили чай, вскрыли две банки тушенки, пачку галет и поужинали.
Вслед за чем забрались в спальные мешки, и мой спутник вскоре захрапел. Демонстрируя отличные нервы.
Уваате же, несмотря на усталость, не спалось. В голову лезла всякая чертовщина.
Например, откуда старый Хушахе мог знать, что я вернусь и что имел ввиду, написав свою загадочную фразу; отчего именно погибли альпийские стрелки — гипотеза с лавиной была маловероятной.
Между тем на далекую землю внизу опустились сумерки, здесь же на высоте еще был свет, призрачный и неверный, словно из другого мира.
Затем померк и он, на небе крупно заблестели звезды. Таинственно мерцала Большая медведица, куда-то звал Млечный путь, исчезало и появлялось вновь, созвездие Ориона.
Под их небесный круговорот я вскоре уснул. Крепко и без сновидений.
Весь следующий день, с короткими перерывами на отдых, мы поднимались почти по вертикальной стене базальта, вбивая в расколы крепеж и подтягивая друг друга. При одной из таких операций я едва не сорвался, повиснув над пропастью, но Хо вовремя пришел на помощь.
Когда на окружавший нас ландшафт легли вечерние тени, взмокшие и изнемогающие от усталости, мы, наконец, осилили вертикаль, завершившуюся фирновой[253] площадкой. За ней открылась ослепительно сияющая вершина Кайласа.
Забравшись на площадку, мы тут же повалились на снег, загнано дыша и раскинув руки, слушая, как в висках стучит кровь, да частит сердце.
— Остался последний рывок, — прохрипел я, повернув голову в сторону вершины.
— Да, Учитель. Мы почти у цели, — смахнул со лба пот Хо. После чего снял с пояса флягу с водой, и мы прополоскали горло.
Метрах в двадцати впереди, у снежной кромки, в скале темнела широкая расщелина, которую можно было использовать для ночевки.
Когда мы вошли под ее гулкие своды, откуда размерено капало, тибетец поджег вынутый из рюкзака фаер[254], и брызнувшие струи холодного огня осветили фантастическую картину.
Сверху, подобно органным трубам, отсвечивали сталактиты[255], под ними в каменной чаше блестела вода, а в глубине просматривались контуры громадного животного.
— М-мамонт, — опупел я, а Хо едва не выронил фаер.
Доисторический зверь вмерз в массив льда, опустив вниз поросшую шерстью глыбу головы и пригнув колени.
— Как он здесь мог оказаться, кущо — ла? — прошептал монах, когда мы подошли ближе, пораженные увиденным.
— Скорее всего, в результате природного катаклизма, — тоже шепотом ответил я, коснувшись ладонью холодной поверхности.
После этого мы зажгли второй огонь и, осторожно ступая, осмотрели все пространство. На северной боковой стене, уходя вверх изломами, поблескивала желтизной неширокая прослойка.
— Золото, — ковырнув ледорубом, — сказал Хо, передавая мне пористый кусок.
— Похоже, — взвесил я его на руке и отложил в сторону. — Вот уж точно, мистическая гора, — промелькнуло в голове. — Сплошные открытия и тайны.
Ночевку мы устроили рядом с входом, там было суше и теплее, раскатали спальные мешки, а потом разожгли спиртовку.
Вскоре на ней закипел чай из ледниковой воды, а потом зашипели консервы.
Для успокоения нервов и поднятия тонуса после стольких впечатлений, мы хлебнули из медицинской аптечки немного спирта и подкрепились, после чего тибетец влез в спальник и уснул.
Я же вынул из рюкзака дневник (прихватил его, чтобы делать записи «по горячим следам»), подживил огонь дополнительной таблеткой и щелкнул шариковой ручкой.
Примерно через час, все прилежно записав, спрятал дневник в рюкзак и забрался в мешок. С чувством выполненного долга.
Ночью мне снились мы с Хо, в шкурах и с дубинами, улепетывающие от мамонта, который настигал нас, победно трубя в хобот.
Проснулся я от пронизывающего холода и далекого гула в горах. Там что-то обрушилось.
Тибетец уже разжег спиртовку, на которой варился чай, а сам проверял снаряжение.
Когда над Гималаями разгорелся день, покрывший все кругом дрожащим серебром марева, мы в связке, надев солнцезащитные очки, шли по склону к куполу горы. Который становился все ближе.
Под ботинками скрипел и визжал плотный снег, колкий ветер холодил щеки, но мы упорно продвигались к цели.
Ровно в полдень ступили на плоскую вершину Кайласа, застыв в немом восхищении.
С головокружительной высоты, лежащий под нами Мир, выглядел словно картина великого художника. И вся она играла непередаваемой палитрой красок, теней, от плывущих ниже вершины облаков и дрожащим в воздухе светом.
— А-а-а! — сорвав шапки и размахивая ими над головами, завопили мы в гибельном восторге.
Над необъятными просторами, покатилось раскатистое эхо.
Но оно почему-то не затихло, а, все усиливаясь, вернулось назад, превратившись во вселенский рев, который заполнил все вокруг без остатка.
Солнечный свет на глазах померк, на вершину опустился клубящийся туман, из которого, материализовавшись, на меня апокалиптически уставились ГЛАЗА. Те, что я уже знал и видел.
Рев тут же стих, воцарилась мертвая тишина, а ОНИ придвинулись вплотную.
Внутренняя трепеща в священном ужасе, я, было, приготовился услышать ЕГО, но такого не последовало.
Гору тряхнуло, и я полетел вниз, вопя от ужаса и завинчиваясь в стопор.
Полет показался необычно долгим, как во сне, а затем гуру потряс удар, сознание померкло.
Когда оно прояснилось вновь, все было как в первый раз.
В той, прошлой жизни.
Мое тело, внешне целое (даже не оторвался рюкзак), лежало на спине раскинув руки у трещины с мамонтом и незряче пялилось вверх, остекленевшими глазами.
Душа же трепетала над ним, внутри что-то хлюпало и подвывало.
— Молчать! — пробубнил я. Там всхлипнуло и замолчало.
Потом, осваиваясь, я, чуть полетал вокруг, а затем воспарил вверх. На вершину.
Ее снежная шапка с противоположной от моего падения стороны исчезла, а на обнажившейся скальной площадке сидел и торжественно молился живой Хо. Посылая мне привет в новой жизни.
Кругом снова стояла вселенская тишина, небо было голубым и безоблачным.
Возвращаться к своим бренным останкам не хотелось, и я завис рядом с монахом. Как-никак живой человек. Все веселее.
Шерп между тем отбил завершающие поклоны, встал, вскинул на плечи рюкзак и стал спускаться вниз, по уже проторенной тропе, часть из которой сохранилась.
