Стивен Кинг - Дьюма-Ки
Я перевернул страницу брошюры. Ещё две репродукции. «Закат с раковиной» слева и рисунок моего почтового ящика, без названия, справа. Очень ранний рисунок, сделанный цветными карандашами «Винус», но мне понравился цветок, растущий около деревянного столба (ярко-жёлтый, с чёрным «глазом» по центру), и вообще на репродукции рисунок выглядел очень неплохо, словно его нарисовал человек, который знал это дело. Или собирался узнать.
Текст под рисунком был коротким:
Если ты не сможешь приехать, я, безусловно, пойму (Париж — не ближний свет), но очень надеюсь, что ты приедешь.
Я сердился, но дураком-то не был. Выставка требовала подготовки. Вероятно, Уайрман решил, что это его работа.
«Илзе, — подумал я. — В этом ему наверняка помогала Илзе».
Я ожидал увидеть ещё одну репродукцию на задней стороне обложки, но ошибся. Увидел другое, и сердце защемило от удивления и любви. Отношения с Мелиндой давались мне с трудом, отнимали много сил, но любил я её ничуть не меньше Илзе, и мои чувства предельно ясно иллюстрировала чёрно-белая фотография, с линией сгиба посередине и двумя обтрёпанными углами. И фотография имела право выглядеть старой, потому что Мелинде, которая стояла рядом со мной, было годика четыре. То есть сфотографировали нас восемнадцатью годами раньше. Она была в джинсах, ковбойских сапожках, рубашке с длинными рукавами и соломенной шляпе. Мы только что вернулись из «Плизант-Хилл-фармс» в Техасе, где она иногда каталась на пони которого звали… Сахарок? Я подумал, что да. В любом случае, мы стояли на дорожке у нашего первого маленького дома в Бруклин-парк, я — в линялых джинсах, белой футболке с короткими, закатанными на плечи рукавами, с зачёсанными назад волосами, бутылкой пива «Грейн белт» в руке и улыбкой на лице. Линии одну руку сунула в карман джинсов, снизу вверх смотрела на меня, и от читавшейся на её лице любви (такой сильной любви!) у меня сжалось горло. Я улыбнулся, как улыбаются в отчаянной попытке сдержать слёзы. Под фотографией было написано:
Если ты хочешь узнать, кто ещё приедет, можешь позвонить мне — 941-555-6166, или Джерому Уайрману — 941-555-8191, или маме. Она, между прочим, прилетит вместе с моим минесотскими гостями и встретит тебя в отеле.
Надеюсь, ты приедешь… в любом случае люблю тебя, моя маленькая Пони…
Папуля.
Я закрыл брошюру, которая была и письмом, и приглашением на выставку, какое-то время молча смотрел на неё. Боялся заговорить.
— Разумеется, это всего лишь макет… — Голос Уайрмана звучал неуверенно. Другими словами, говорил он в несвойственной ему манере. — Если ты против, я его выброшу и начну снова. Никаких проблем.
— Ты получил эту фотографию не от Илзе. — Я решился опробовать голосовые связки.
— Нет, мучачо. Пэм нашла её в одном из старых фотоальбомов.
И сразу всё стало ясно.
— И сколько раз ты с ней беседовал, Джером? Уайрман поморщился.
— Неприятно, конечно, но, пожалуй, ты имеешь право. Думаю, раз шесть. Начал с рассказа, что ты попал здесь в сложную ситуацию, завязал на себя многих людей…
— Какого хера! — обиженно воскликнул я.
— Людей, которые возлагают на тебя большие надежды, доверяют тебе, не говоря уже о деньгах…
— Я без труда возмещу галерее «Скотто» все деньги, потраченные на…
— Заткнись, — оборвал меня Уайрман, и никогда ещё он не говорил со мной таким неприветливым тоном. Да и такого ледяного взгляда у него я никогда не видел. — Ты же не говнюк, мучачо, вот и веди себя соответственно. Ты можешь оплатить их доверие? Можешь оплатить потерю репутации, если великий новый художник, которого они обещали представить потенциальным покупателям, не появится ни на лекции, ни на выставке?
— Знаешь, Уайрман, на выставку я могу прийти, а вот эта чёртова лекция…
— Они этого не знают! — прокричал он. Чего там, взревел. И голос у него был для этого подходящий — голос, от которого в зале судебных заседаний зазвенело бы в ушах. Элизабет этого не заметила, но сыщики серой лентой поднялись с кромки воды. — У них уже появилась забавная такая мысль, что, возможно, пятнадцатого апреля никакой выставки и не будет, что ты заберёшь свои картины, и они останутся с пустыми залами в самый прибыльный период туристического сезона, на который у них обычно приходится треть годовой выручки.
— У них нет оснований так думать, — пролепетал я, но моё лицо горело, как раскалённый кирпич.
— Нет? А как бы ты воспринял подобное поведение в своей прошлой жизни, амиго? К каким бы пришёл выводам, если бы поставщик, у которого ты заказал цемент, не привёз бы его вовремя? Или субподрядчик, ведающий установкой сантехники в новом банковском здании, не приступил к работе в оговорённый контрактом день? Ты бы чувствовал себя уверенно, имея дело с такими людьми? Ты бы поверил их оправданиям?
Я молчал.
— Дарио посылает тебе электронные письма с конкретными вопросами, касающимися организации выставки, но ответов не получает. Он и другие звонят по телефону и слышат квёлое: «Я об этом подумаю». Они бы занервничали, даже если бы имели дело с Джейми Уайетом или Дейлом Чихули,[122] но ты — не первый и не второй. Если на то пошло, ты — человек с улицы. Поэтому они звонят мне, и я делаю всё, что могу… в конце концов, я — твой грёбаный агент… но я же не художник, как по большому счёту и они. Мы — таксисты, которые пытаются принять роды.
— Я понимаю.
— А я — нет! — Он вздохнул. Тяжело вздохнул. — Ты говоришь, что с лекцией у тебя всего лишь сценический мандраж, и ты собираешься прийти на выставку. Я знаю, отчасти ты в это веришь, но, амиго, должен сказать, есть в тебе и другая часть, которая не имеет ни малейшего желания появляться в галерее «Скотто» пятнадцатого апреля.
— Уайрман, это полнейшая…
— Чушь? Ты это хотел сказать? Я звоню в «Ритц-Карлтон» и спрашиваю, забронировал ли мистер Фримантл номера на середину апреля, и мне отвечают: «Нет, нет, Нанетт». После этого я собираюсь с духом и связываюсь с твоей бывшей. В телефонном справочнике её номер больше не значится, но твоя риелтор сообщает мне его, когда я говорю, что ситуация в каком-то смысле чрезвычайная. И я сразу узнаю, что Пэм ты по-прежнему небезразличен. Она даже хочет позвонить тебе и сказать об этом, но боится, что ты пошлёшь её ко всем чертям.
Я вытаращился на него.
— И после того как мы заочно знакомимся, я узнаю, что Пэм Фримантл понятия не имеет о большой художественной выставке живописных полотен её мужа, которая должна состояться через пять недель. Это во-первых. А во-вторых… тут всё проясняется после телефонного звонка Пэм… Уайрман в это время решает кроссворд, спасибо восстановившемуся зрению… её бывший не зафрахтовал самолёт, во всяком случае, в той авиакомпании, услугами которой раньше пользовался. Так не стоит ли нам обсудить такой вариант: не принял ли Эдгар Фримантл глубоко в душе судьбоносного решения, не собирается ли, когда до выставки останется совсем ничего, послать всех на хер и свалить, как говорили во времена моей растраченной попусту юности?
