Дана Посадская - Перекресток
Она вошла.
Эдгара и Джиневру как молния пронзило одно воспоминание. Два года назад — ночь — луна — перекрёсток трёх дорог. И женское лицо среди ветвей. И глаза… как пылающий тёмный закат.
Теперь эти глаза смотрели прямо на Эдгара.
И Эдгар смотрел в эти глаза, чувствуя, что сейчас он либо вознесётся в небеса, либо провалится прямо в преисподнюю.
Она поняла; на губах промелькнула змеиной тенью усмешка; ресницы поникли, притушив зловещий пожар.
Эдгар содрогнулся. Встал — неуклюжий, нескладный, как огородное пугало. Выронил вилку. Закашлялся. Побледнел.
— Я… — произнёс он, — Я… добро пожаловать… в мой дом. Меня зовут Эдгар… а это… моя жена Анна… и её кузина Джиневра. А вы… простите.
Ему вдруг почудилось, что она сейчас безумно расхохочется, но этого не произошло.
— Меня зовут Белинда, — произнесла она и царственным жестом подала ему руку для поцелуя. На руке сверкнул чёрный перстень с вензелем «В».
11
Джиневра
Оказавшись одна в отведённой ей спальне, Белинда упала на кровать, задыхаясь от смеха. Подумать только! Она и не думала, что это будет так просто — попасть в этот дом в качестве гостьи. Что там она наплела? Нужно вспомнить, чтобы потом не перепутать. Ах, да — что она иностранка, и её друзья раньше жили в этом доме. Она приехала их навестить, их нет, а она, одинокая странница, совсем никого в этом городе больше не знает. Да, кажется, так. Какая фантастическая чушь! Но придумывать что-то заранее было бы недопустимо унизительным. И так слишком много чести для этих людей. Впрочем, этот Эдгар поверил бы во всё, что угодно. Даже если бы она представилась особой королевской крови, путешествующей инкогнито. Между прочим, это было бы намного ближе к истине, чем та чепуха, которую она им рассказала… Но как же он на неё смотрел! Нет, это действительно очень смешно. Сорокалетний мужчина, а взирал на неё почти с таким же щенячьим обожанием, как юный Мартин…
Отсмеявшись, она поднялась с постели и оглядела комнату. Мрачноватая мебель из красного дерева… хотя в этом доме всё мрачновато. И она уже поняла, почему. Эта женщина с тонкими нитками губ и волосами мышиного цвета… Как там её? Кажется, Анна… Такие как она всегда отравляют всё вокруг своей желчью — незаметной, но горькой, как полынь. Надо будет как-нибудь за ней понаблюдать…
А вот эта девушка, Джиневра… В ней определённо что-то есть. Эти рыжие волосы… Никто не рождается рыжим без всякой причины, особенно женщина.
Мысли Белинды вернулись к комнате. Она рассеяно пощупала тугой упругий шёлк покрывала. На покрывале были вышиты драконы. Что ж, ей это вполне подходит. Она улыбнулась, вспомнив своего Меченосца.
Итак — похуже, конечно, чем в её замке, но в целом неплохо. Вот только зеркало… Она подумала и набросила на зеркало шаль. Будет очень некстати, если кто-то заметит, что она не отражается. Хорошо хоть рама не из серебра.
Да, пока всё идёт как надо. Вот только — она ещё не видела ребёнка. При ней о нём даже не упоминали. Но он здесь, в этом доме, — она это чувствует. Чувствует, что…
В дверь постучали.
— Войдите!
На пороге возникла Джиневра. В руках у неё была свеча; пламя плясало, бросая жёлтые блики на её длинные рыжие волосы.
— Извините, если я вам помешала… — начала она очень сухо. — Эдгар просил узнать, в котором часу подавать завтрак, чтобы вам было удобно?
— Завтрак? — Белинда сладко потянулась. — Ну… скажем… в двенадцать.
— В двенадцать?! — Джиневра чуть не уронила свечу.
— Вы спросили, как мне удобно, — отрезала Белинда. — Я привыкла поздно вставать.
— Да… хорошо. — Джиневра замялась. Взгляд её упал на зеркало.
— О! — воскликнула она в недоумении. — Вы завесили зеркало? Зачем?
— Очевидно, чтобы не видеть своего отражения, — ответила Белинда ледяным тоном.
— С вашей-то внешностью? — фыркнула Джиневра. — Ну, знаете… Да я ещё не встречала женщин красивее вас.
— Ну что ж, — Белинда окинула долгим взглядом лицо любопытной девчонки, отчего та вздрогнула и подпалила волосы. — У красивых женщин часто бывают причуды, ведь так? Полагаю, кроме меня это никого не касается.
— Да. Простите. Спокойной ночи. — Пробормотала Джиневра и уже повернулась, чтобы уйти. Но вдруг остановилась, резко оглянулась и почти грубо спросила:
— Кто вы?
— Что такое? — Белинда неохотно поднялась, скрестив руки на груди и надменно глядя на Джиневру.
Они оказались лицом к лицу — рыжеволосая против огненной, дикая кошка против тигрицы.
— Кто вы? — повторила Джиневра, в бешенстве повысив голос; её нижняя челюсть выдалась вперёд; она вся покраснела так, как краснеют лишь рыжеволосые. — Вы пришли за ребёнком? Да? Вы похожи, я вижу, как вы похожи! У вас один взгляд. Вы мать, да? Нет, вы не похожи на мать. Но кто вы?
— Вы бредите, — перебила её Белинда. В глубине её глаз замерцали алые насмешливые искры. Она определённо забавлялась. — Я же всё сказала — кто я и откуда. Чего вы ещё хотите?
— Ну, нет, — процедила Джиневра сквозь судорожно стиснутые зубы. — Я вам не Эдгар. Меня не так-то просто провести. Я не верю ни единому вашему слову!
— Вижу, — Белинда вдруг рассмеялась — и не язвительно, а дружелюбно. — Мы ведь чем-то похожи, верно? Глупо сравнивать, ведь ты всего лишь человек, но… В своё время, Джиневра, тебя тоже могли бы сжечь.
— Не знаю, о чём вы там говорите, — заявила Джиневра, — Но я не отдам вам ребёнка. Не отдам! Ради неё я готова даже убить!
— Полагаю, — вкрадчиво промолвила Белинда, — в этом доме защищать ребёнка нужно не от меня, а от кого-то другого.
12
Ночь
Когда Джиневра, наконец, ушла, Белинда опустилась на кровать и замерла в безмолвном ожидании. Она не собиралась спать в эту ночь.
Она сидела, рассеяно гладя рукой прохладные простыни, прислушиваясь к писку и шелесту крыльев летучих мышей на чердаке; всматриваясь в блекло-жёлтые огни оплывающих свечей.
Она ждала.
Наконец её тело натянулось, точно тетива. Чёрные ветви в окне затрещали, подожжённые белым кипящим маслом луны. В спальню ворвался безумный ветер, несущий запах жасмина и морской воды. Нездешний ветер, ветер её тёмного мира, скрытого за тонкой гранью времён и измерений. Он смёл отовсюду жалко мигнувшие свечи. Только струйки лилового дыма взвились к потолку отлетевшими душами.
Старый дом ожил — и тут же застыл, — каждой рассеянной тенью, каждой паутиной, каждой фигурой на запылённых картинах, — застыл, разделяя её ожидание.
Где-то в ночном лабиринте коридоров и комнат, опутанном неводом лунных лучей, с хрипом и кашлем забили часы.
